— Чтобы в Эрифрее — и не было любовницы? Душа моя, ты просто не знаешь столичной жизни.

Он все ждал, когда ей надоест препираться, она оскорбится и уйдет — но Ровена не торопилась покидать спальню бывшего мужа.

Наоборот, двигаясь словно кошка, начала медленно избавляться от сорочки. Мариус прищурился на пышную грудь и с тоской подумал о том, что все же имел несчастье когда-то влюбиться в эту дрянь. Даже женщиной ее язык не поворачивался назвать.

— Чего ты хочешь? — устало поинтересовался он.

— Неужели непонятно? — проворковала она, выгибаясь в спине и принимая позу загулявшей кошки.

— Непонятно.

— Тебя. Я все еще помню тебя, Мариус. Ты не оставляешь меня в покое, в снах. И там… там мы вместе.

Он едва не расхохотался ей в лицо. Самомнение у его прекрасной бывшей жены было просто непомерно огромным, чего нельзя было сказать о ее чувстве юмора.

— Ну, — протянул он задумчиво, — прости. Ничем не могу помочь.

— В смысле?

Ровена даже забыла о той роли, что так усердно разыгрывала. Так и застыла голой на кровати, забыв о том, что нужно красиво прогнуться в пояснице, а заодно продемонстрировать внушительных размеров соблазнительную грудь.

Мариус развел руками — мол, ничего не поделаешь.

— Не могу. Во время последней битвы крагхи откусили… ну, в общем, все откусили.

На лице Ровены отразилась усиленная работа мысли.

— Не может быть, — пробормотала она, — а как же… Двуликая? Все видели, что ты запирался с ней в спальне. Мариус. Сукин ты сын, ты лжешь. Да ты просто смеешься надо мной.

Не выдержав, он расхохотался в голос. Ровену перекосило. Да, это было знатное для нее оскорбление — то, что ее не хотели.

— Мерзавец, — выдохнула она, подхватила сорочку и принялась, путаясь в воздушных рукавах, натягивать ее на себя, — чтоб тебе крагхи и правда все отгрызли.

— Иди к себе, — он махнул рукой, — иди, Пастыря ради. Не смеши меня своими жалкими потугами на игру. Ты плохая актриса, Ровена. У тебя ничего не получится. А если нужны деньги, так изволь идти работать…

— Работать? — она вдруг сорвалась на вульгарный вопль, — ты меня работать отправляешь? Мерзавец. Ненавижу тебя. Мало я тебе рогов наставила в свое время.

Мариус оборвал смех. И — тонким, безжалостным колокольчиком, напоминание о том ребенке, которому эта белобрысая тварь не дала родиться.

— Достаточно, чтоб я тобой брезговал, — тяжело произнес он, — ты ж для меня теперь как помойка. Иди к себе, дорогая, утром я лично запрягу тебе повозку, чтоб ноги твоей здесь больше не было.

— Чтоб ты сдох, — прошипела "дорогая".

И, демонстративно виляя бедрами, направилась к двери. Мариус вздрогнул оттого, как она жахнула дверью о косяк.

— Ну и сука.

Подумал запоздало о том, что надо было запираться. Но ведь и в мыслях не было, что будут ночные гости.

— Лучше б Алайна пришла, — буркнул он и снова улегся.

…А утром его разбудили вопли. Понятное дело, вопила Ровена, орала так, что стекла дребезжали. Бормоча ругательства, Мариус выбрался из кровати, набросил халат и вышел из спальни. Уже спускаясь вниз, понял, что дело плохо. И сердце нехорошо екнуло, как будто предчувствуя беду.

Действие разворачивалось в гостиной. В углу жалась Алайна, и именно на нее кричала разъяренная Ровена. Увидев Мариуса, бывшая жена торопливо отерла слезы, бросилась к нему, картинно заламывая руки.

— Мариус. Мое кольцо. Твое кольцо. Эта девка его украла. Вот видишь? Я его оставила вечером на тумбочке, а утром его уже не было.

Он посмотрел на Алайну. Она безмолвно замотала головой, молитвенно сложив руки. И было видно, что она только что плакала, а на бледной щеке алело пятно как от пощечины.

— Видишь, что бывает, когда приводишь в дом безродную девку. Может, она еще и воровка? Ты-то деньги пересчитываешь? По карманам не лазит?

Мариус бросил еще один взгляд на Алайну.

Казалось, она стремительно уменьшилась в размерах. И такая горечь в серых глазах. И губу кусает, вон, уже до крови сгрызла.

— Я… ничего не брала, — едва слышно, одними губами, проговорила она.

— Врешь. Врет она, Мариус. Посмотри, глаза бегают.

И тут его накрыло. Комната дрогнула, подернулась грязно-багровой дымкой.

— Алайна, пошла к себе, живо.

Птичка посмотрела на него с укором.

— Но я…

— Живо. К себе, — он все-таки сорвался на крик, — Потом с тобой поговорим.