– Ты че, черт, зубы жмут?!
– резко, с пол-оборота вступается за меня кент Кости:

– Умри, чахотка, ниже от сидоров плюнуть некуда, браток сам пришел, жизнь правильно понимает, а ты, погань, беспредельничать тут вздумал?.. и глаза с прищуром, рот в оскале, кулак наотмашь, одно плечо вперед и ждет. Hе стал зубастый бодаться, за слова цепляться, отодвинулся:

– Че ты взбесился, что ли? Пошутил я насчет сидорка...

– С бабушкой своей шутки шути, здесь я пахан, понял, чем дед бабку донял?

– Понял, Махно, не буду больше. Держи пять, Профессор, не таи зла.

– Да я и не таю, я сам хотел угостить, чем бог послал и колхознички поделились.

Общий хохот одобрил мою шутку. Hа третьем ярусе снова воцарил мир.

Я знакомлюсь с братвой. Воров нет, но жулики авторитетные, и крытые прошли, и особняк. Я правильно сделал, что рассказал как есть, а не начал под жулика-блатного рядиться, как сдуру сделал бы какой-нибудь черт. Меня приняли в компанию. Hе совсем, не полностью, если буду свое пассажирско-мужицкое место знать и помнить. А я не люблю, когда мне напоминают, и удар Рафа у меня в душе отпечатался, поэтому я и не делаю ничего такого, за что меня могут снова по рылу. Я хитрый и ученый.

Достаю гостинцы, угощаю, они подбрасывают свои, из тех же источников, хаваем.

После хавки спрашиваю Махно:

– А как ты узнаешь, что тебя на этап кличут? С верху не слышно, черта что ли пошлешь?

– Мне нужен этап? Как зонтик рыбке. Я, Профессор, уже четыре месяца здесь кантуюсь и мне нравится, думаю зиму пересидеть, а весной в зону. Весной подрулю к двери и скажу - начальник, что про бедного Махно забыли, парюсь в душегубке, без воздуха свежего, без света живого, почти год, а вы не кричите да не кричите, у нас наверху вас совсем не слыхать!..

Хохочет Махно своим словам, улыбаюсь я:

– А что, здесь совсем не ищут?

– А попробуй!
– махнул рукой Махно на месиво людей, везде, где глаз достает.

– Менты поганые, пугают, мол кто не откликается - с пайки снимаем, но это брехня. Мне на полосатый ехать не с руки, зимой там караул. Слышь, Профессор, а тормозись тоже, до весны! В компании веселее, сам же говорил. Братва как надо, жратвы валом, мальчишек хватает, а в зоне караул - мороз, поверка по часу, два раза, если развод на пахотьбу, то тоже подолгу, пахотьба на промзоне - караул, железо кругом, мазут, если лесоповал, то вообще смерть! А трюмы, а хавка скудная, а молотки!.. Здесь же сидора приятно гладят глаз!
– поэтично закончил зечара свой монолог. Я помолчал и ответил:

– Здесь неволя, там тоже, но там хоть воздух свежей, чем здесь, деревья, звезды, солнышко. Здесь же даже окон нет, одна вентиляция гудит...

– Это точно, - пригрустнул Махно:

– Балдоха там не греет, но хоть светит.

И замкнулся.

Окон действительно нет, часов тоже да и зачем. Полдень узнаешь по лязгу кормушки да крику:

– Хавка! Хавка!

И зек с хоз.банды начинает быстро-быстро подавать булки хлеба, не до конца разрезанные примерно пополам. Падает быстро, а еще быстрей считает уследи попробуй, проверь, явно дурит. Мужики и черти пайки принимают и на куртки, прямо на полу постеленные, складывают. Следом сахар в большом ведре с ложкой мерной, это уже дубак двери раскрывает, что б принять могли. И следом рыба в нескольких жестяных ящиках. Полуразвалившаяся, гнилая, в черной жиже - ешьте, не хочу! Дележ происходит всегда следующим образом: кто-нибудь из семьи Махно неспешна спускается вниз с пустым сидором и мешочком под сахар. Молча, под взглядами братвы, складывает в сидор хлеба столько, сколько считает нужным, но не больше, чем членов семьи. Иногда демонстративно заявляет:

– Сегодня возьму на три меньше, у нас есть чем догнаться, пусть братве будет! .

В мешочек сахар насыпает горстями, под завязку, заведомо больше, чем положняк. И, не обращая ни на кого внимания, возвращается наверх. Затем берут хлеб и сахар жулики-блатяки с противоположного яруса третьего. Затем хватают все кому не лень, в первую очередь хозяева курток, блатяки мелкие, сильные отталкивают более слабых. И каждый день остается до пятидесяти человек, не получивших ничего. И чаще всего это одни и те же. Такая процедура раздачи паек очень стимулирует желание уехать отсюда. И черти с мужиками уезжают, Дверь открывается, зек забирает ведро, ящики с жижей, процеженные руками голодных чертей. Обед окончен, следующий через сутки.

С противоположным третьим ярусом у Махно интересные отношения сложились.

Он пахан вокзала и это признается безоговорочно. Hо ходить туда, к соседям, побаивается и не скрывает этого. Оказывается, Махно трон свой переворотом занял, сбросив прежнего пахана, свергнув его. Сбросив в прямом смысле, с третьего яруса. Труп черти оттащили к дверям:

– Командир, уснул, сам упал!
– заявили и вытащили на коридор прежнего властителя. Дубак не спорил, революция свершилась, ура товарищи! Очень знакомо, вот от куда эта славная терминология, сбросить царя и так далее...

Я умный, я хитрый. Я не стал спрашивать-интересоватся, какие доводы и приводы сказал и привел Махно. Мне это надо? Hет! Скорей всего, сначала сбросил, договорившись и заручившись поддержкой других блатяков-жуликов, а потом речь сказал, сверху гремя голосом по головам серых масс. А тем какая разница - один сахара брал больше, чем едоков и шустряки его по сидорам половинились, теперь другой будет тоже самое делать. Мужики-народу все едино.

Hо вот Махно и побаивается туда ходить, но руку на пульсе противоположного третьего яруса держит. Через осведомителя. Есть в той компании-семейке блатной, человек, сообщающий Махно, чем дышат, какие разговоры ведут, что собираются предпринять, кто из них главный, кого больше слушают. И сообщает эти новости, умереть от смеха можно, на параше. Семьянин Махно знак подает, на краю нар становясь и подтягиваясь. Осведомитель спускается первым и, выстояв очередь, занимает любую освободившуюся парашу.