Я вошёл в здание петрозаводского аэропорта, похожее на автовокзал. Ни души, за стойкой пусто. Походил, поскучал, почитал инструкции на стенах. Приехал, как обычно, за два часа до вылета, и даже полиции не увидел. Всех унесла летающая тарелка? Когда в душе поселилась тревога, в дверях возник первый пассажир:

– Сегодня самолёт полетит?

Имя аэропорт носил замечательное – Бесовец.

Архангельск на поверку оказался таким же советским городом, как Калининград, за исключением пешеходной Чумбаровки, куда свезли старые здания. Притягательны местные названия чудско-русского происхождения.

Пур-Наволок – ручьевой мыс.

Соломбала – топкий остров.

Каргополь – страна медведя.

Зимой нам показали Малые Корелы – музей поморских домов, построенных без гвоздя. Снег, мороз, зябко, а в серых, хорошо сохранившихся крестьянских избах и без отопления можно согреться. Летом мы гуляли по набережной Северной Двины, где жёлтое солнце светило под каким-то непривычным углом, обманывались временем в белую ночь, и ездили в Северодвинск.

Спустились в подводную лодку, подивились мужеству моряков, вынужденных подолгу находиться в тесных пространствах. Хотел искупаться в Белом море – прилив помешал, долго брёл по мелководью. На морском побережье – Паранихе угостились ухой.

Я выдул несколько плошек юшки, закусил нежной рыбёшкой и признался, что лучше ухи не вкушал. Уха с картошкой – это банальный рыбный суп, лучше вылить в кастрюлю стопку водки и затушить головёшку. Кормили нас согласно Домострою: … паровую сельдь подавать «в госпожино говейно», в Успенский пост – в первой половине августа. Я не раз задавался вопросом, что есть исконная русская кухня, пока не заглянул в кулинарный раздел Домостроя, превратившийся в красную поваренную книгу: лебеди, жаравли, тетереви, ряби, заецы, жаворонки, гусь дикой, лососина сухая, спинки стерляжьи, спинки белужьи, осетрина шехоньская, белая рыбица, сёмга провеслая….

В Мурманск, последний город, основанный во времена Российской империи, бывший Романов-на-Мурмане, мы приехали в разгар весны, ещё лежал снег. Климат довольно мягкий – Гольфстрим помогает. Виды, открывавшиеся с Зелёного Мыса на многокилометровый залив и сопки, околдовывали. Фантастический сине-зелёно-белый марсианский мир. Не поверишь, что для преодоления цветового голодания в Мурманске красят не только стены, но и камни.

У Семёновского озера памятник коту Семёну, отставшему от хозяев в Москве, добравшемуся домой своим ходом. Наш кот при переезде тоже пропал и обнаружился спустя полгода орущий, худой и грязный.

Кто из советских школьников не рисовал локаторы и трубы самого известного после «Авроры» корабля с надписью «Ленин»? Мы с атомоходом родились в один день. На пенсию к морвокзалу «Ленин» отправили в конце советской власти. Турбины, циферблаты, штурвал: будто попали на космический корабль, улетевший с Земли в далёком прошлом. Судно вернулось без команды и капитана, и оказалось, что страны, которая снаряжала и отправляла экспедицию в путь, на карте больше нет.

От Мурманска до финской границы двести сорок километров. Таксист обстоятельно рассказывал, как в Финляндии в его машину, стоящую у светофора, врезался зазевавшийся финн. Процедура в полиции заняла час, даже переводчика пригласили. Пока он откровенничал, я нервно посматривал на часы – мы опаздывали в аэропорт, и думал, так уж виновен финн?

Спал я головой до Полярного круга, а ногами после. Как и все постояльцы салехардской гостиницы, построенной на 66-й параллели, трижды обошёл вокруг стелы, символизирующей границу воображаемой линии.

По лицу хлестал колючий снег, напоминающий о временах «Мёртвой дороги» – стройки № 501, брошенной, когда в стране потеплело.

Летом Салехард с железнодорожной станцией Лабытнанги связывает паром через Обь. Зимой река становится зимником. В распутицу, когда лёд трещит, а паром не ходит, город закрыт от Большой земли. В этом есть плюс – машину далеко не угонят.

– Захочешь поехать за рулём к Чёрному морю, плыви двое суток до Югры на пароме по Оби, – советуют салехардцы.

В городе есть свой пляж – на реке Полябта над вечной мерзлотой, возможно, самый северный в мире. Пару недель в году можно загорать и купаться, лишь бы ветерок отгонял комаров. Кровопийцы так досаждают летом, что туристы принимают за гигантского комара памятник из нержавейки, изображающий стрекозу, забодавшую фонарь. В Ноябрьске – ещё одном газовом городе – памятник комару действительно есть. Железный вампир в человеческий рост.

«Еду в Сургут, настроение зер гут»*, – вспомнил я песню Резинового—Дедушки—Юры, которую на месте сургутских властей я бы сделал гимном города и поставил ему бронзовый бюст. На сургутском вокзале мужчина в форме нежно будил чумазых вахтовиков, дрыхнущих на скамейках:

– Уважаемый, не проспите на поезд.

– А теперь Москва стала Сургутом, – хмыкнул бывший вахтовик, подвозивший меня на вокзал. – Вся страна ездит на работу в столицу.

Я свой поезд не пропустил, задраил окно и дверь, сбросил одежду, улёгся на прохладные простыни, задремал и: