— Не могу, — нашла в себе силы сказать Лас. — Мне надо…. Там Гаррет…. Я потом, — она даже не заметила, как высвободилась (или гард сам ее отпустил?) и не смотря на него — иначе точно не нашла бы в себе более сил уйти — бросилась на улицу.

Что подумал о ней портье, она сама старалась не думать, как и о том, что подумал Гаррет, когда она растрепанная запрыгнула в коляску и приказала мчаться в приют. Гард не обманул ее ни словом. Пропавший Энди оказался уже там, как и жандармский сержант, который путано, явно с чужих слов, рассказывал что-то о заговорщиках и запрятанных артефактах.

— За тебя, Ласси! — Эллис первая подняла бокал с сидром — ничего крепче в приюте они не могли себе позволить, но и тот пьянил Лас не хуже вина. Вернее, не сам сидр, а причина, по которой она и ее подруги напиток так по-праздничному пили. Не прошло и двух недель с начала ее собственной акции протеста против чересчур длительного рабочего дня для работающих женщин, как Королевская канцелярия выступила с соответствующим предложением, и еще спустя несколько дней Его Величество подписал указ о том, что рабочая смена для мужчин не может быть больше десяти с половиной часов, а для женщин девяти с половиной. Небольшая, тем не менее, победа.

Разумеется, фабриканты различных мастей выступили с протестами, обещали кары, увольнения, хотя последнее было совсем не логично. Но оказалось, что в канцелярии предусмотрели и это. Теперь фабрикантам грозили существенные штрафы в случае превышения определенного порога увольнений — не важно, по решению владельца или желанию работника в связи с низкой зарплатой — за месяц. Но пока первые рвали и метали — в своих кабинетах, закрытых клубах и частных гостиных — популярность Его Величества у последних возросла до небывалых высот. По удачному совпадению (или не совпадению?), на следующий день после объявления указов состоялся торжественный выезд королевского семейства в летнюю резиденцию, что была расположена в пятидесяти милях к югу от столицы, и вдоль Марж-стрит, по которой проезжал кортеж, собралась, приветственно крича, наверное, вся столица.

Да и самой Ласси указ, надо признаться, принес облегчение. Отступать от своего слова она не была намерена, поэтому, действительно, в течение последних двух с половиной недель работала в приюте весь день, возвращаясь домой только в девятом часу вечера. А после этого была еще вынуждена отсиживать несколько часов на званых вечерах, устраиваемых бабушкой, а то и посещать приемы и даже балы, которые частенько заканчивались за полночь. Ставила ли бабушка своей целью вынудить Лас отказаться от своего слова, та не знала и не спрашивала. Из гордости. Надеясь, что у кого-то все-таки не хватит терпения, и это точно будет не она. Девушка даже старалась вести себя без нареканий. На званом вечере она непременно высказывала пару ничего не значащих фраз по какой-нибудь узкой теме, вроде особенностей навигации в Тарецком проливе или разновидности кайльских попугаев, в общем, обязательно такой, чтобы никто ничего не понял. На балу выходила только на самые замысловатые танцы, в которых было трудно общаться с партнером. А по возвращении домой без сил падала в кровать и засыпала, едва ее голова касалась подушки. О вылазках на Хант-стрит при таком ритме жизни не могло быть и речи. По крайней мере, Ласси так думала в те первые несколько дней, когда ее только загрузили балами и вечерами, а потом у нее стало не хватать сил даже на то, чтобы спуститься с балкона, да еще почему-то было неловко. Ведь она обещала, что придет сразу же, а не пришла. Может, гард ее уже не ждал?

Лас засыпала с мыслью о нем, и он снился ей почти каждую ночь. Будто его руки гладят ее по голове и по плечам, его губы невесомо целуют, а голос шепчет что-то нежное, что она, к сожалению, запомнить была не в силах. Несколько раз ей казалось, что это не сон, и она с усилием заставляла себя проснуться, но ласкающая рука ускользала, как и губы, и более не был слышен голос. Ласси просыпалась в полном одиночестве и темноте, которую лишь немного рассеивал лунный свет, а когда засыпала снова, ни голос, ни поцелуи, ни поглаживания ей больше не снились.

— За такой же отличный результат новых кампаний! — предлагали новый тост подруги.

— И чтобы беды обходили наш приют стороной! — добавляла предусмотрительная Фанни.

— Именно так! — хором соглашались остальные. За прошедшие две недели приют едва успел успокоиться от потрясений связанных с похищениями детей. А ведь им еще повезло: детей нашли здоровыми и невредимыми, похитители были пойманы и арестованы. А что было бы, если те не оставляли бы детей где придется, а избавлялись как от ненужных свидетелей? Ласси было страшно об этом даже думать. В каком-то непонятном даже для нее самой порыве она попросила отца о снисхождении для арестованных заговорщиков, на что ее вежливо попросили не беспокоить свою лучистую головку не своим делом. Попросил, разумеется, отец (после той просьбы Лас с ним до самого указа совсем не разговаривала). Его секретарь перед нею больше не мелькал. Обиделся. Она все-таки ему сказала — Ласси всегда предпочитала честность — что замуж за него никогда не пойдет. И с тех пор в особняке своего начальника тот почти не показывался. Казалось, теперь Лас могла вздохнуть спокойно. Но нет! Вместо него появились сразу шестеро (или семеро?). Лас никак не удавалась их пересчитать. Племянник пансионной подруги бабушки, Вирен Дальдан, внук давно переехавшей в Даллию подруги юности бабушки, Сорель Брант, сын приятельницы еще одной давней подруги бабушки, Картен Краст, и еще несколько, чьих имен девушка еще не успела запомнить. Они являлись на каждый вечер, постоянно мелькали поблизости, делали дежурные комплименты, задавали пустые вопросы, глупо шутили и крайне раздражали. К тому же, некоторые из них повадились сопровождать Лас и ее бабушку на балы и вечера, терзая слух плоскими шутками, глаза яркими костюмами, а обоняние невозможно скверной туалетной водой. Ласси даже дала себе зарок, что если вдруг когда-нибудь у нее все-таки будут дети, она ни за что на свете не позволит им досаждать семьям своих подруг. Из-за этого Ласси возвращалась из приюта домой как на каторгу, и, наверное, не возвращалась бы вовсе или совсем поздно, если бы не Гаррет. Тот не роптал и преспокойно ждал ее до восьми или девяти вечера, отчего девушка чувствовала себя по-настоящему виноватой. Она попробовала один раз заикнуться о том, что могла бы доехать до дому на извозчике, но получила такую отповедь, что более эту тему не поднимала.

Хорошее настроение, несмотря на выпитый сидр, быстро закончилось, стоило подъехать к дому. Тем более что уже издалека Ласси увидела множество колясок, столпившихся у подъезда. Своими стараниями бабушка все-таки заставит ее скоро сбежать из дому, невольно подумала она.

— Не к парадному, Гаррет, — попросила девушка, как только экипаж проехал за ворота, решив, что если удастся пробраться в дом незамеченной, то она переступит через нормы приличий и сразу же скроется в своей комнате. Слугам она показываться на глаза тоже не хотела — единственным исключением стала бы Грета — поэтому к черному входу она тоже не подъехала, а кралась к тому пешком, стараясь придерживаться неосвещенной части парка. Гравий на дорожках нещадно скрипел, поэтому девушка ступала сбоку по траве и немедленно замерла, когда услышала характерное поскрипывание, а затем и голоса.

Шли двое и, не смотря на то, что слов было не разобрать, голос своего отца Лас узнала. Мысли немедленно заметались из стороны в сторону. До входа в особняк она добежать не успевала, но и не желала, чтобы отец встретил ее в этот час пробирающейся по парковой тропинке. Времени на размышления не было совсем, поэтому она просто нырнула под сень раскидистой ивы и прижалась к стволу, надеясь, что ее не заметят.

— …. рискованный шаг, — первым Ласси услышала голос Рэнда и прижалась к дереву еще теснее.