— Куда теперь? — спросил Вельский, когда мы вышли на улицу.

— Домой. Благодарю вас, Борислав. Унесу в своём сердце восхитительные впечатления.

— Как хорошо, что мы поехали, не правда ли?

— Да.

— Позволю себе пригласить вас к себе домой, покажу нашу галерею, отец много лет собирает полотна.

— Тётушка беспокоиться будет. Я обещала к обеду вернуться.

— Княжна, я не зову вас на званый обед, посмотрите картины, и сопровожу к Софье Гавриловне.

— Разве что ненадолго.

— Да нет же. Не более получаса.

— Если так, поехали, и к обеду поспею. Не хотелось бы волновать тётушку.

— Ваш брат просил опекать вас, развлекать, что бы вы не грустили.

— Василёк чудесный брат, такой заботливый. — Вельский смотрел на меня голодным глазами. Мне бы тогда знать, что у него на уме, разгадать намерения. Где уж? Доверчивость. Неопытность…

В разговоре не заметила, как добрались до дома Вельских. В гостиной, куда привёл меня Борислав, встретились с хозяйкой дома. Женщина, на первый взгляд, показалась мне приятной в общении, но что-то непонятное блуждало в её взгляде и ускользало мгновенно, разгадать не успела.

— Матушка, позвольте представить вам княжну Нину Андреевну Ларскую. Она сестра Василия. У них в семье случилась беда, погибли родители. Опекаю по Васиной просьбе.

— Похвально, сынок. Сочувствую вам, милочка. Вы так молоды. Горе не спрашивает, нагрянет и обезоруживает… — Она покачала головой, жестикулируя. — Беда, что говорить? Надеюсь, вы отобедаете с нами? — Её голос показался мне вкрадчивым и неестественным.

— Благодарю вас. Я не голодна. Мы договорились с Бориславом, что он покажет мне галерею и сопроводит домой.

— Прекрасно! Не буду мешать.

— Пойдёмте, здесь рядом, — пригласил Вельский.

Мы миновали узкий коридор и наткнулись на высокие двери. Борислав завёл меня в просторный зал, стены которого были увешаны полотнами мастеров. Среди них я увидела великих и своих любимых живописцев. Отвлеклась, рассматривая полотна.

И вдруг услышала краем уха: юнкер подошёл ко мне близко. Он как-то громко дышал, словно только что пробежал длинную дистанцию. Неожиданно обнял менял и поцеловал в затылок, шею и так страстно. Развернул к себе и впился в мои губы. Я остолбенела, в его объятиях чувствовала себя неуютно: прикосновения были неприятными, навязанными, что это, зачем? Попыталась вырваться, да не тут-то было, он с такой силой держал меня, как в тиски зажал, насильственно подчиняя себе. Ничего не оставалось — только сопротивляться. Возмущению моему не было конца. Его бесцеремонное поведение вызвало бурю негодования. Вельский и не думал останавливаться. Он сильнее и сильнее прижимал меня к себе и, о ужас, дотянулся до спины, ухитрился расстегнуть шнуровку, платье потеряло форму, став свободным. И как ловко, искусно юнкер проделывал это, имея немалый опыт, к моему большому удивлению! Шнуровка ослабла так, что платье съехало с плеч по рукам вниз. Ещё немного, и оголилась бы грудь. Вот тут пришёл конец даже моему ангельскому терпению. Изо всех сил оттолкнула Вельского от себя, на ходу подхватила платье, кое-как зашнуровывая, и побежала куда глаза глядят.

— Куда же вы?! — осталось за спиной.

Я летела стремглав по лестнице, мне было всё равно, что и кто обо мне подумает.

«Только бы поскорее вырваться отсюда и покинуть этот дом», — твердило моё сознание. Сбежав по лестнице галопом вниз, выхватила у слуги свою накидку, шляпку и выскочила на улицу. К моему счастью, извозчик не уехал, видимо, ему было уплачено за ожидание. Развратник всё продумал заранее и до мелочей. Господи, и это Васин друг? Братец не поверит, когда расскажу, кого он ко мне приставил в качестве сопровождающего. Вскочив в карету, я выкрикнула:

— На Маросейку, рядом с доходным домом, и быстрее.

— Слушаюсь, сударыня, — ответил извозчик, не поворачивая головы.

Сердце вырывалось из груди, меня трясло.

В этот день и на следующий я не могла прийти в себя.

— Отличный дружок у Васи, — повторяла я. — Ничего не скажешь. Только этого мне не хватало.

Самочувствие было отвратительным, мне не хотелось выходить из комнаты, ни с кем разговаривать, есть, пить — ничего. Он отравил мне настроение.

Княгиня Софья Гавриловна заметила моё состояние.

— Давай рассказывай, что произошло? — сказала она, войдя в комнату. Так продолжаться не может. Что приключилось в тот день, когда вы ездили с юнкером на выставку? Я же вижу, вернулась сама не своя.

— Не могу, стыдно, — всё, что смогла проронить.

— Матушке бы рассказала?

— Родимой — да.

— Не волнуйся, я ещё не выжила из ума и ты для меня родной человечек. Пойму, рассказывай. Вместе найдём правильное решение.

И я, сгорая от стыда, коротко изложила ей сцену в доме юнкера.

— Вот это дружок! — разозлилась тётушка. — Вася знает?

— Нет, я его еще не видела, не приезжал на этой неделе. Думаю, не отпустили в увольнение. Надеюсь, в воскресенье появится.

— У него такая служба. Значит, не отпустили. Какое счастье, что у тебя хватило смелости и сил вырваться из рук наглеца! Больше ни ногой в их дом, слышишь?!

— Что вы? Десятой дорогой объезжать буду.

— Пусть только объявится. Я ему надеру уши, бесстыдник этакий. Друг, называется. Откажу ему, не стану принимать. Слугам сейчас же дам расположение, что бы на порог не пускали. Ты глянь, что себе позволяет! А Вася, что же он не разглядел в нём развратника? Я это так не оставлю. К родителям его поеду, пусть знают, кого вырастили. — Софья Гавриловна разнервничалась, никак не могла успокоиться.