Говорить я не могла, душили слёзы, стало тяжело дышать.

— Вот только этого нам не хватало. А как же Прохор Петрович? Ну да, что я спрашиваю, — расстроилась Софья Гавриловна. — Чем этот прохвост тебя так расстроил?

— Я Прохору Петровичу ничего не обещала. — Слёзы хлынули из глаз ручьём, удержать их не было сил.

— Сделаем так. Иди к себе и успокойся. Подумаю, чем тебе помочь. К обеду спустишься?

— Да.

— Отдохни, и вся дурь пройдёт.

Я провела несколько часов в напряжении, об отдыхе и не помышляла.

Ближе к обеду зазвонил колокольчик у двери, я вздрогнула. Через несколько минут постучались в дверь.

— Войдите.

Служанка внесла в комнату корзину с цветами.

— Только что принесли, — доложила она.

— От кого?

— Не могу сказать, барышня. Софья Гавриловна не разрешает письма читать.

— Хорошо, Даша, поставь. Спасибо. Можешь идти. — Служанка ушла.

Я подошла к корзине.

— Вот и первая ласточка, — достала маленький конверт, припрятанный в цветах. Сверху большими буквами было написано:

«От поручика Долинского».

Вынула письмо и прочитала:

«Милостивая Нина Андреевна! Я влюблён. Не в силах ждать, к вечеру прибуду. Будьте моей.

Ваш Иннокентий».

— Это как понимать?!

— Нина, можно к тебе? — На пороге появилась тётушка. Увидев мой растерянный вид, она подошла, взяла из рук письмо, пробежала глазами и раскраснелась:

— Ты понимаешь, что он тебе предлагает?

— Нет.

— Очень прошу тебя — не теряй благоразумия.

Зазвонил колокольчик, тётушка прислушалась.

— Кто-то приехал. Оставайся здесь, пойду посмотрю.

Моё сердце заколотилось. Не выдержала, вышла из комнаты и услышала голос поручика. Он тихо о чём-то разговаривал с Софьей Гавриловной.

Я притаилась, припала к стене. Вскоре гость уехал, а я вернулась к себе в комнату.

— Нина, — вошла Софья Гавриловна. — Вот, возьми, просил передать тебе.

Я взяла из её рук конверт.

— Спасибо.

— Читай.

— Не сейчас, как-то нехорошо себя чувствую.

— Ты не заболела, часом, от переживаний?

— Не знаю.

Софья Гавриловна подошла ко мне и приложила руку ко лбу.

— Ба, да ты вся горишь. Называется, съездили на маскарад. Переохладилась вчера, открытое платье, в зале было довольно прохладно. Как же так? Ложись, вызову доктора.

— Не беспокойтесь, пройдёт.

— Нет уж. Ложись. Скажу Даше, чтобы принесла тебе чай. Дам распоряжения и вернусь.

— Спасибо вам. — Я расклеилась, настроение совсем упало, ничего не хотелось.

Опять зазвонил колокольчик. С трудом и не сразу различила голос Прохора Петровича. Легла, укрылась, меня бил сильный озноб.

Даша принесла чай, я попила, немного согрелась и отвлеклась от всего.

«Письмо, не прочитала его письмо», — вдруг вспомнила. Вскочила, дотянулась рукой до стола, открыла конверт и пробежалась глазами:

«Любимая Нина Андреевна. Обстоятельства вынуждают меня уехать сегодня вечером. Если в вашей душе хоть одна струна отозвалась на мои чувства, поедемте со мной. Вы мне очень нужны.

С надеждой, ваш Иннокентий».

— И как я должна понимать его слова? А, какая разница? Поеду. Сердце просит быть с ним. Соберу вещи и сбегу. А как же Вася? Не пойму, что со мной.

Моё самочувствие ухудшалось с каждой минутой. Предпринимать какие-либо действия не нашлось сил. Укуталась в одеяло, меня клонило в сон. Старалась успокоиться и уснуть, но удушливый кашель мешал.

О нет, ещё не пришло её время. Не пригубила она чарку с хмельным напитком. Не разлился он по жилам и венам, вызывая неизведанные желания. Не возгорелся огонь любви, обжигающий душу. Он сладкий и терпкий — обезоруживает, и нет спасения. Ты становишься рабой его, выхватываешь в нетерпении из уст соблазнителя лишь зачатки желаний, сдаёшься, покоряешься и служишь.

Нет, княжна, пока тебе неведомы сильные чувства, ты томишься в ожидании их.

Потянувшись к Долинскому, она яростно боролась, желая забыться и, пусть ненадолго, отойти в сторону от горестных и мрачных переживаний. Любви она не знала.

Приму меры

— Прохор Петрович, сам Бог вас послал, — в расстроенных чувствах встретила Софья Гавриловна друга.

— По вашему взволнованному виду предполагаю, что в моё отсутствие произошло нечто из ряда выходящее.

— Вы всё верно поняли.