— Я точно не знаю, что произошло. Может быть, он переступил кому-то дорогу, а может быть и правда сердце не выдержало, — продолжает Юдей. — Просто однажды вместо отца домой пришёл незнакомый мужчина и передал матери записку. Она сразу как-то подобралась, велела мне идти в комнату, а сама, я видела, потому что, конечно, не пошла, рухнула на кресло в гостинной и зарыдала. Никогда после не видела, чтобы её так душили слёзы. Может быть, она и любила его…

А через два месяца в дом переехала мамина подруга — Лешет Соду. Первое время она была вполне милой и выполняла роль то ли сиделки, то ли няньки для девочки. Мать, для которой траур по мужу стал чем-то вроде панциря, защищающего от мира за входной дверью, всё больше проводила время в гостинной или в своей комнате, потому на прогулки Юдей водила новая обитательница дома. Иногда она заводила странные разговоры о семье и о любви, но девочка большую часть пропускала мимо ушей. Не обратила она внимания и на то, что из гостевой комнаты Лешет перебралась в мамину спальню. С тех пор порядки в доме кардинальным образом изменились.

— Когда они совсем меня донимали, я убегала в отцовский кабинет. Его мать трогать не решалась, что-то не давало уничтожить ей последнюю память о муже. Думаю, он был для неё чем-то вроде рычага, с помощью которого она выбилась в люди… не знаю, она мне не рассказывала. Но когда они с Лешет окончательно сошлись… Я думала, что меня это не заденет, но Соду то ли ненавидела меня, то ли боялась. Она вынудила мать отправить меня в пансионат для девочек.

То и дело по лестнице проходят люди в белых халатах, но они не трогают беседующих фюрестеров.

Сначала было тяжело, но потом пансионат стал для девочки более желанным домом, чем большой коттедж на Благородной улице. Она пообвыклась, нашла подруг, но никогда не подпускала их к себе слишком близко — сказался пример матери. На каникулы она предпочитала оставаться в школе, подарки на праздники из дома открывала и выкидывала в мусорное ведро. Одноклассницы как-то прознали про её мать и Лешет и целый год отпускали гаденькие шуточки, но Юдей не обращала на них внимания. Так прошло пять лет, а в шестнадцать она сбежала из дома.

— Помню, это было как раз перед возвращением в пансионат. Вечером я уложила вещи. Сидела в кабинете отца и читала, пока не раздался звонок к ужину. Они уже сидели за столом, когда я спустилась, говорили о чём-то, но тут же замолчали, увидев меня. Мать, как обычно, отводила глаза, а вот Соду… Не знаю, взгляд был какой-то маслянистый, сальный. Она как будто представляла меня голой. Ещё, то и дело, облизывала губы. И это было совсем жутко.

Где-то в середине ужина разразился скандал. Лешет настаивала на том, что Юдей должна пойти учиться на портниху, потому что это настоящая профессия, которая всегда нужна. Молодая девушка же хотела поступать в Университет на исторический или археологический факультеты.

— Она называла меня… Дай вспомню… «Глупой и претенциозной выскочкой». Её слова меня не трогали, но когда заговорила мать, я подумала, что самое время выпрыгнуть в окно. Она говорила тихо, едва слышно, очень-очень неуверенно, но от этого становилось только страшнее.

Время остановилось. Юдей впервые почувствовала, что должна что-то сделать, прямо сейчас. А иначе всю оставшуюся жизнь такие как Лешет будут помыкать ею, как её матерью, а она будет тихо с ними соглашаться, загоняя себя в прокрустово ложе чужих представлений о «правильном устройстве вещей».

Кое-какие деньги у неё были, но, конечно, недостаточно. Она закончила ужин с уже готовым планом. Куда идти Юдей не знала. Близких друзей у неё не было, как и другого приюта в Хагвуле. Почему-то в голове настойчиво пульсировала мысль о кораблях и других странах, о которых девушка знала только по книгам. Пожелав матери спокойно ночи и демонстративно проигнорировав Лешет, она поднялась наверх, собрала необходимые вещи и легла в кровать, всё ещё немного сомневаясь.

— Я заснула, хотя не должна была. Может быть, проснувшись утром, я бы осталась, поговорила с матерью, попыталась бы решить эту проблему как-то по-другому, но ночью она пришла ко мне.

— Мама?

— Нет. Соду. — В глазах Юдей вспыхивает пламя. — Она пришла в мою комнату ночью и… я даже не знаю. Я проснулась, когда она трогала мои ноги, поднималась от колен выше и хотела, видимо, сделать меня ещё одной своей игрушкой. Я ударила её. Всерьёз: кулаком, наотмашь. Она сначала вскрикнула от удивления, а потом начала орать от злости. Только я уже проскользнула мимо и побежала.

Юдей схватила собранный мешок, бросилась по коридору, но Лешет бежала следом, потому девушка влетела в кабинет отца и закрыла дверь на замок. С последним поворотом ключа косяк дрогнул от удара. Под аккомпанемент врезающихся в дерево кулаков, Юдей быстро оделась, осмотрелась в поисках оружия. У отца было много декоративных безделушек и сувениров, они стояли тут и там, на полках, на столе, в книжном шкафу. От того, что ей приходилось оставлять всё это позади, на глазах девушки навернулись слёзы, но обезумевшая женщина продолжала таранить дверь и если Юдей хотела спастись, нужно было действовать.

Она выбрала фигурку уладанского божества Старых времён: древнюю, истёртую и увесистую. Расчёт был на то, что ослеплённая гневом Лешет ворвётся в комнату, а Юдей, спрятавшись за дверью, ударит её по голове.

— Она всё не входила, просто стояла там и тяжело дышала, словно старый паровой котёл, хотя путь был свободен. Фигурка в руке очень быстро стала скользкой. Нужно было выждать, но я испугалась и потому проиграла. С криком бросилась в коридор, била куда придётся, а в это время её руки хватали меня то за волосы, то за руки. Видимо, наша драка затянулась, потому что явился Баттэр, наш мажордом, и принялся разнимать нас. Подошла и мать. — Юдей сглатывает и кусает губы. — Больше всего меня напугало, что ни Баттэр, ни мама не поверили мне. Я всё рассказала, может быть и сбивчиво, но рассказала, а они покачали головами и попытались убедить меня, что это был просто кошмар. Хотя я точно знаю, что Лешет была в моей комнате.