— Ты на чьей стороне? Этих фанатичных церковников? Они людей ни за что сжигают, города вырезают, рты затыкают! Неужели поэт, вестник свободы слова, останется в стороне!? — Глаза барона вспыхнули.

— Я на стороне здравого смысла. — Сухо ответил поэт. — На этой земле о нём не любят думать. Я воевал и при короле ещё мальчишкой, и при Отце Настоятеле, три года назад. Скажу одно — правители разные, а война одна и та же. И при короле непокорные города жгли, а взамен кострам головы рубили. Ты на престол претендуешь, тебе выгодно хвалить короля, а я же правду говорю. Почему-то все забыли те времена, а ведь не так уж и долго нами бог холодного огня правит — всего лет девять. Знаешь, почему короля так быстро забыли? При нём не лучше было. Ничего не изменилось. Просто молимся теперь другому богу. Вам же, роялистам, на людей плевать. Это же гонка за властью, не правда ли? — Илиас направил дунул барону в лицо дымом, отчего тот даже закашлялся.

— Мне не плевать! Кхе… Кхе… Я стану хорошим королём! Кхе! Дворяне получат лучшее образование, дворцы отстроим…

Эдвард сказал ещё очень много, но поэт только вздыхал в ответ. О крестьянах барон ни единого слова не сказал.

— Хватит об этом говорить, Фон Грейс, я своего мнения не изменю, а ты — своего. Не нужно бить друг друга плюшевыми дубинами, что мы принимаем за стальные. Я тебя спас и за тобой должок. За тобой, чародей, тоже. — Обратился он уже к Аль Баяну. — Долго говорили, интересно. Только на вопросы главные ты не ответил. Виляешь, меняешь тему, уводишь. А мне вот до боли нужно знать кто ты такой и что у нас забыл. — Повисло в воздухе какое-то напряжение. Илиас как обычно улыбался и курил. И смотрел. Зловеще как-то смотрел. — Магия — вещь странная. Где она есть, там значит что-то тёмное происходит, в чём-то правы церковники. Вот и я не верю, что тебя сюда просто так занесло.

— И всё-таки зря ты сомневаешься в роялистах! — Не дал ответить чародею Эдвард. — Скоро сюда подъедет Данте Мортимер, и ты всё…

— Данте?! — Словно гром раздался возглас чародея. Он выскочил из кресла и нечаянно скинул прекрасный фарфоровый чайник. Дорогая утварь разлетелась на сотни осколков, превратив пол зала в настоящую ловушку.

— Да… Мой хороший друг и союзник… Вы знакомы? — Эдвард сильно растерялся, такого точно не ожидал.

Аль Баян будто обезумел, стал носиться по залу, что-то наговаривая себе под нос. Он игнорировал любые попытки друзей задать вопрос, пока, наконец, не замер на месте и не достал из кармана семечко. Колдун подбежал к барону и вложил семя ему в ладонь, а потом прошептал на ухо:

— Мой милый друг, я должен ненадолго уйти. Прости меня, прошу, прости! Дела важности неотложной, очень важные дела! Вот семечко, оно заговорённое. Если беда придёт, разотри, и я появлюсь как можно скорее. Ты меня пока мало знаешь, но теперь мы друзья навек и клянусь всеми ветрами я ещё хорошо отплачу тебе, но сейчас пора идти!

Барон не успел понять, что происходит. В зале началась настоящая буря, с дождём, громом и молнией! Ветер сорвал скатерть и опрокинул книжные шкафы, десятки тарелок разбились вдребезги. Эдвард еле смог спрятаться от сокрушительного ненастья под столом, а когда выбрался, чародея в зале уже не было. Он улетел, вместе со своим закадычным свободолюбивым другом ветром. Трапезная теперь напоминала послевоенную оборонную точку, да такую, где прошло не одно ожесточённое сражение.

— Что же, он улетел, но обещал вернуться. — Спокойно заметил поэт. Он видел на войне солдат, сросшихся с деревьями. Таких били огнём и термитами. Илиаса вообще сложно было удивить, особенно магией. «Если магия создана, чтобы совершать невозможное, то чего удивляться то? Очевидно, что происходить будет невероятное. А если очевидно, то и неудивительно».

— Чёрт, его помощь мне бы пригодилась. — Эдвард стукнул со злостью кулаком по столу, а потом с трудом удержался от того, чтобы не начать прыгать на одной ноге от боли. Удар вышел такой силы, что немногочисленные столовые приборы на столе подскочили, дружно звякнули, стряхивая с себя слой вековой пыли. — Можешь идти отсюда, скоро приедут важные гости.

Илиас многозначительно покивал, перевернул одно из уцелевших кресел и уселся него, закинув ногу на ногу: он не собирался уходить, не выкурив весь трофейный табак из запасов барона. «Порох Самуэля» — лучший сорт во всём Иннире, городок производителей сожгли за идолопоклонничество. Это старые боги даровали им рецепт такого чудного табака — с каждым годом он стоил всё дороже. Через годик грозился и вовсе исчезнуть — всё конечно, особенно табак.

— Я твой спаситель. Неужели ты считаешь, что одна коробочка хорошего табака оплатила долг? — Поэт многозначительно поднял брови.

— Лучшего табака.

— Неважно. Я хочу есть. Твои «товарищи» наверняка привезут с собой еду.

— Откуда знаешь?

— Вас поддерживает граф Блюмберг. Он не может приехать без отдельной кареты с едой!

— Откуда, о пресвятые мыслители, ты столько знаешь?!

— Я много чего знаю, Тассорский отравитель, помалкивал бы ты, и я тогда помолчу. Вместе молчать будем.

— А вижу я абсолютно обратное.

— Если бы я желал тебе зла, то «случайно» допустил бы ошибку в приготовлении лекарства, и вместо противоядия напоил бы замечательным катализатором. У тебя столько ядов в лаборатории, загляденье. — Поэт вытряс пепел из трубки прямо на ковёр и растёр его подошвой, он говорил, не глядя на барона. Эта беседа доставляла ему мало удовольствия.

Эдвард промолчал, в чём-то поэт был прав.

— Извольте приветствовать высшее руководство Нового рассвета! — Распахнулись двери поместья! Наполнил залу шум и гам! Процессии из слуг! Роскошный кардиган! Приехали гости. Как им и положено — в тот момент, когда меньше всего ожидаешь.

***

Четыре четвёрки черногривых коней ворвались во двор под покровом кромешной тьмы. Они везли за собою кареты без гербов, возницы неустанно хлестали лошадей, не желая сбавлять скорости. Несмотря на то, что самые высокопоставленные члены Нового рассвета прибыли именно в этих каретах, переворот уже начался.