Раскалённые щупальца пурпурного огня обвивали людей, срывая кожу, вытягивая все капли крови до единой. Один за другим наёмники валились на камни мостовой высушенные напрочь и только застывшие на лицах гримасы ужаса говорили о страхе, постигнутом перед кончиной. Площадь наполнял звук рвущихся сухожилий и плоти: чем сильнее жертвы сопротивлялись заклятию, тем большим мукам их подвергало пламя. Оно вкушало их боль, кровь и жизнь.

Кардинал сжал кулак и пламя исчезло вмиг, оно поселилось в его ладони. Данте напитался силой сотни душ, нет ничего сильнее крови — чистой жизни. Мощь рвалась на волю, хотела разбить вдребезги непокорный сосуд. Кардинал дал волю смерти в своей руке.

Волна чистой энергии смела непокорный форт, разрушила его, как беспощадный цунами изничтожает жалкие прибрежные деревеньки.

Никто из крепости не выжил. В последние секунды жизни они думали, что настал конец точно, как в книге Индерварда — огненный суд. От крепости остались только оплавленные камни, а на главной площади нельзя было разглядеть брусчатку — всё застлал пепел. И только лишь выплавленная в камне морда шестиглазого лиса возвещала о победе революции.

С одной из улиц выскочил Эдвард, весь запыхавшийся и вспотевший, его сердце билось так сильно, что в один момент барон нарёк себя мертвецом. Ему пришлось пробежать почти половину города. Наёмники не захотели оставить его в покое и подстрелили скакуна. Барону повезло, что он вовремя спрыгнул с подбитой лошади.

Фон Грейс застал кумира не в лучшем состоянии. Кожаный плащ его украшали сотни дыр, из плеча и коленки торчало по стреле, одну Данте уже извлёк. Судя по ране, попадание чуть не пробило лёгкое. Волосы на его голове почти все сгорели, брови чудом уцелели. Глаз словно взбесился и менял окраску без конца. Только трость с головой орла никак не пострадала. Ни пламя, ни кровь не смогли испортить её. Всё такая же мертвенно холодная и грозная.

— Нас предали! Блюмберг и… — Эдвард не успел договорить, Данте обернулся и посмотрел на него. Это был пугающий взгляд, ненавидящий, прожигающий душу.

— Замечательно, наследник. — Неожиданно весело возвестил Данте, его голова переваливалась с боку на бок, он будто сошёл с ума — Поздравляю, город наш, я стёр эту крепость с лица земли в вашу честь. — Кардинал теперь взял себя в руки и говорил как швейцар при знатном имении — вежливо и учтиво, только дёргающийся глаз его выдавал. — Где подлые наёмники?

— Мы здесь! — Ответил въехавший с другой стороны площади Лютер. Он и его люди выглядели побитыми и усталыми: синяки, порезы, раны, всё это украшало их лица. Во время грабежа они наткнулись на несколько отрядов инквизиции и те застали их врасплох. Вместе с наёмниками площадь стали заполнять горожане, они почувствовали, что битва окончена и выползли из своих укрытий, как черви вылезают на белый свет в дождь. Данте окинул собравшуюся толпу взглядом и начал речь.

— Среди вас были предатели, теперь они лишь пепел на подошвах моих сапог. — Обратился Данте к наёмникам — Я честный человек и торжественно обещаю: самые верные Инниру получат по заслугам. — Затем он повернулся к толпе горожан и вознёс руки к небу — Вы смотрите на меня, боитесь, дрожите, а ведь я ваш освободитель! И у меня есть для всех вас подарок. Лютер, исполняй то, о чём вы говорили.

— С чего это ты взял, что я слушаюсь твоих приказов? Убеди меня. — Маркграф скрестил руки на груди в ожидании выгодного предложения. Головорезы тихо посмеивались над уверенностью кардинала.

— Во-первых, ты получишь золото и земли Блюмберга. Во-вторых, я дарую тебе и твоим людям полную амнистию, когда получу полный контроль над Инниром. Когда мы получим. — Быстро исправился кардинал, взглянув на барона.

— Мне не надо обещаний, убеди меня идти с тобой. Почему мне просто не прирезать всех, взять рабов, золото и отправиться грабить другой город? — Лютеру нравилась эта игра, он обожал, когда его убеждали.

Данте замолчал и задумался, постукивая тростью по земле. В один миг мятежный колдун просиял и наставил трость на Лютера. Наёмник хотел что-то возразить, но Данте уже прочитал короткое и просто заклинание. Маркграф почувствовал, как правая рука чешется, воины уставились на командира с неподдельным удивлением. Кисть, которую Лютер когда-то потерял, отросла! Наёмник не верил своим глазам, он нюхал конечность, кусал её, ему было больно, и он кусал её снова, и радовался каждый раз, когда чувствовал столь сладкую боль.

— Настоящая! Рука! Настоящая! — Горожане перешёптывались между собой, решая, кто же всё-таки Данте такой: воплощение зла или ниспосланный богом спаситель.

Лютер перестал целовать свою новенькую руку и спрыгнул с коня, склоняясь в нижайшем поклоне.

— Не думал, что когда-нибудь скажу такое: клянусь служить долго и верно, история на стороне сильных. — Смысл имела только последняя фраза.

«Пока, конечно, не представится хорошая возможность тебя подставить, надутый чародейский прохиндей». — Подумал ухмыляющийся наёмник, он не знал, что Данте умеет читать мысли.

— А теперь выполняй приказ.

И Лютер выполнил. Бандиты вывели на площадь жителей Сапфирового квартала. Разноцветные одежды, крашенные самыми дорогими цветами. Блестящие украшения: брошки, браслетики, ожерелья. Дамы шли, гордо задрав нос, стараясь смотреть на окружавшую их чернь как обычно — с высока. Многие дворяне подумали, что пришло время и кричали о своей причастности к перевороту. Их не слышали. Или не слушали.

— Я не пустозвон и дарю вам этих людей. Вы умирали от голода, а они ничего не делали. В ваши дома приходила чума, они ничего не делали. На войну в первых рядах шли вы, пока эти твари отсиживались в палатках командиров. Они допустили тиранию церкви и бесчеловечные поборы. Я поведу вас в будущие без высоких и низких, но первый шаг должны сделать вы. — Данте указал на людей так, что каждый толпе посчитал, что смотрят и указывают на него.