1989

– ----------------

x x x

Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,

используй, чтоб холод почувствовать, щели

в полу, чтоб почувствовать голод -- посуду,

а что до пустыни, пустыня повсюду.

Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,

огонь, очертанья животных, вещей ли,

и -- складкам смешать дав лицо с полотенцем -

Марию, Иосифа, сверток с Младенцем.

Представь трех царей, караванов движенье

к пещере; верней, трех лучей приближенье

к звезде, скрип поклажи, бренчание ботал

(Младенец покамест не заработал

на колокол с эхом в сгустившейся сини).

Представь, что Господь в Человеческом Сыне

впервые Себя узнает на огромном

впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.

1989

– ----------------

Fin de Siecle

Век скоро кончится, но раньше кончусь я.

Это, боюсь, не вопрос чутья.

Скорее -- влиянье небытия

на бытие. Охотника, так сказать, на дичь -

будь то сердечная мышца или кирпич.

Мы слышим, как свищет бич,

пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил,

барахтаясь в скользких руках лепил.

Мир больше не тот, что был

прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,

кушетка и комбинация, соль острот.

Кто думал, что их сотрет,

как резинкой с бумаги усилья карандаша,

время? Никто, ни одна душа.

Однако время, шурша,

сделало именно это. Поди его упрекни.

Теперь повсюду антенны, подростки, пни

вместо деревьев. Ни

в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой,

ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой

ангела в голубой

юбке и кофточке. Всюду полно людей,

стоящих то плотной толпой, то в виде очередей;

тиран уже не злодей,

но посредственность. Также автомобиль

больше не роскошь, но способ выбить пыль

из улицы, где костыль

инвалида, поди, навсегда умолк;

и ребенок считает, что серый волк

страшней, чем пехотный полк.

И как-то тянет все чаще прикладывать носовой

к органу зрения, занятому листвой,

принимая на свой

счет возникающий в ней пробел,

глаголы в прошедшем времени, букву "л",

арию, что пропел

голос кукушки. Теперь он звучит грубей,

чем тот же Каварадосси -- примерно как "хоть убей"

или "больше не пей" -

и рука выпускает пустой графин.

Однако в дверях не священник и не раввин,

но эра по кличке фин

де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье.

Когда в результате вы все это с нее

стаскиваете, жилье

озаряется светом примерно в тридцать ватт,

но с уст вместо радостного "виват!"

срывается "виноват".

Новые времена! Печальные времена!

Вещи в витринах, носящие собственные имена,

делятся ими на

те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те,

которые, по собственной темноте,

вы приравниваете к мечте

человечества -- в сущности, от него

другого ждать не приходится -- о нео

душевленности холуя и о

вообще анонимности. Это, увы, итог

размножения, чей исток

не брюки и не Восток,

но электричество. Век на исходе. Бег

времени требует жертвы, развалины. Баальбек

его не устраивает; человек

тоже. Подай ему чувства, мысли, плюс

воспоминания. Таков аппетит и вкус

времени. Не тороплюсь,

но подаю. Я не трус; я готов быть предметом из

прошлого, если таков каприз

времени, сверху вниз

смотрящего -- или через плечо -

на свою добычу, на то, что еще

шевелится и горячо

наощупь. Я готов, чтоб меня песком

занесло и чтоб на меня пешком

путешествующий глазком

объектива не посмотрел и не

исполнился сильных чувств. По мне,

движущееся вовне

время не стоит внимания. Движущееся назад