Чеканов продолжал бежать.

И еще один предупредительный выстрел не остановил Чеканова. Тогда Сергеев несколько раз выстрелил, целясь ему в ноги. Тот упал, выпустив в преследовавших его оперативников остатки обоймы. Но один патрон, видимо, оставил для себя:

— Сволочи! Гады! Живым не дамся!..

Сергеев видел, как Чеканов вскинул пистолет к виску. Раздался еще один, последний выстрел…

Живым задержать Чеканова не удалось, но ликвидировать целую банду, бесчинствовавшую на дорогах, и при этом не потерять ни одного человека — значило действительно в рубашке родиться. Однако с гибелью Чеканова обрывались ниточки, ведущие к его сообщникам, возможно еще более опасным, чем он сам, к Хрычу и Саломахе… Петрусев на допросах от всего отпирался, Чеканов погиб, Хрыч и Саломаха «залегли на дно» и ничем себя не выказывали, их еще предстояло найти и обезвредить…

В конце той же недели при проверке документов в городе был задержан неизвестный, отказавшийся назвать себя. На вопросы не отвечал, настойчиво добивался: «Работает ли в областном управлении НКВД старший оперуполномоченный Сергеев, не уехал ли на фронт?» На ответ: «Работает, что из того?» — категорически заявил: «Ведите к нему, есть важное дело».

Оперативники доложили Сергееву о задержанном, тот вызвал его к себе, не сразу узнал Николая Рындина.

Небритый, с ввалившимися щеками, в помятом костюме и грязной обуви, совсем другой Николай сидел перед Сергеевым и ждал вопросов.

— Вот кто, оказывается, «неизвестный без документов», — отпустив сопровождающего, сказал Сергеев. — Рассказывай, где был, что делал после побега?

Колька молчал. Сергеев не торопил его. Неожиданно Рындин поднял голову, сказал:

— Отправьте меня на фронт… Пускай лучше на фронте убьют, чем обратно в лагерь.

Слушая Николая, Сергеев раздумывал, что с ним делать. Не так просто приспичило ему «на фронт», наверняка есть тому серьезные причины… Отпусти его, убежит и опять будет воровать. Ни на что ведь другое не способен: скокарь, квартирный вор, свое преступное ремесло менять не станет, да и на что менять? За побег срок ему увеличат, переведут в лагерь усиленного режима. А отправь на фронт, если согласится суд, в первом же бою слиняет… Судить его надо, подлеца!

— Давай-ка сначала кое-что уточним, — сказал Сергеев. — Что знаешь о Хрыче?

— Ну что я знаю? — Колька с удивлением пожал плечами. — Хрыч, с понта кореш дяди Володи, один другого стоит. Тоже вор в законе.

— Фамилию знаешь?

— Беспалько… Митька… Вроде Иваныч… Он и взаправду беспалый: в драке топором два пальца на левой руке оттяпали… А вы почему спрашиваете? Объявился он или как?

Сергеев почувствовал тревогу в голосе Николая, сказал безразличным тоном:

— Самого Хрыча не видели, но разговор идет, есть показания, участвовал в дерзких налетах с убийствами и увечьями, в Бекетовке сторожа ухлопали, склад ограбили. Под хутором Новониколаевским на дороге старшего сержанта убили…

— Он может… По мокрому… — сразу став серьезным, подтвердил Колька.

— Где встречался с Беспалько?

— На пересыльном пункте… Приварили ему «особый режим», а в какой лагерь направили, нам ведь не скажут. Ботали с ним «по фене» [2] , только потолковать конвоиры не дали… Так… Раз уж Хрыч объявился, значит, и дяди Володя рядом. Эти на пару работают.

— Ты говорил о каком-то важном для меня деле? — напомнил Сергеев.

— Говорил, — подтвердил Николай. — На немецком я, как на родном, переводчиком могу пойти…

— Переводчиком, говоришь? — переспросил Сергеев. — А ты знаешь, какая ответственность на переводчике при допросе пленных?.. Нет, брат, в лучшем случае тебе маячит штрафбат, и то надо заслужить, чтобы доверили оружие и поставили в строй.

— Я согласен и на штрафбат, — опустив голову, сказал Николай.

— Ладно. Буду говорить с военкомом, не знаю, что ответит. Скажи-ка лучше, какие деньги оставил Маше Гринько?

— Дяди Володи деньги, Кузьмы Саломахи. А вы откуда знаете?

— Сдала она их. Принесла к нам в управление, оприходовали по закону.

— Так… — Николай испуганно смотрел на Сергеева. — Дядя Володя мне этих денег не простит.

— Потому-то ты и сбежал из лагеря, — высказал догадку Сергеев.

— Отчасти потому… Глеб Андреевич, как же мне теперь? А с Машей что будет?

— Я, что ли, у «пахана» деньги брал? — разозлился Сергеев. — Вот из-за чего ты и на фронт решил уйти?

— А вот это — неправда ваша, — вскинулся Николай. — Захотел бы слинять, не искал бы вас. Долго ли другую фамилию придумать? На фронт и без документов, добровольцами берут: мало ли людей под бомбежки попадают? А я хочу по-людски…

«А еще хочешь, — подумал Сергеев, — чтобы именно я подтвердил твоей Маше, что Николай Рындин действительно „завязал“ и ушел воевать как честный человек».

— У Маши был? — спросил он.

— Не примет она меня такого. К Маше пойду, когда на фронт возьмете. Если поможете… Вы-то о ней чего-нибудь знаете?

— Знаю, что поступила на курсы медсестер, призывают в армию, — ответил Сергеев. — Из военкомата ей должна быть повестка или уже была.

— А со мной как, Глеб Андреевич? Мне же теперь хана! Кроме фронта, никакого другого пути нету!