Впрочем, более старший возраст отреагировал отрицательно, понимая, что спортивный конфликт вполне может перерасти потом в бойню, которая приведёт к новым санкциям. Некоторые родители подростков даже запретили им в решающий день выходить из квартиры — по полису стоял плач прыщавых малолеток, вдруг ощутивших чувство братства. Многие тайно сбегали, собираясь в толпы и шествуя по улицам, распевая бравые песни. Людская река стекалась на стройку.

Дело шло к Битве у Стены.

За день до этого дня пацаны и мужики из Сталинграда выстроили стадион. Ну, как выстроили, с немецкой стороны стены выложили из тонкой фанеры и досочек его очертания. У себя схитрили: впереди, с лицевой части ограждения, на показуху, тоже приколотили на гвоздики фанерку, зато сзади вбили в землю здоровенные жерди, приделав к ним поперечные перекладины, уперев эту конструкцию подпорками, замаскировали сверху опять же фанерками.

Следуя инструкции, ещё утром, за несколько часов до предполагаемого матча, полицейские Ганзы усыпали территорию возле пролома в Стене маячками, которые выглядели, как мелкие камешки, поэтому не были заметны, и, работая на разных видах излучения, исключали возможность обнаружения. Хаотично разбросанные по периметру площади, они определяли всех, кто находился в зоне их действия. Те, у кого не было разрешения полиции — специальной отметки, в эту же секунду считались нарушителями закона «О мире и порядке» и попадали под действие СУК* (Союзного Уголовного Кодекса).

Границы импровизированной площадки досмотра полиция оцепила специальными информационными колышками, натянув между ними ленту. Незакрытыми остались только два больших прохода с каждой стороны, где были установлены микроволновые пропускные аппараты — «искатели», одновременно улавливающие определённые химические соединения и имевшие возможность распознавать металл, оружие, да всё, что угодно. Только пройдя через такой детектор, можно было получить электронную отметку-разрешение на нахождение в периметре.

В тот день немецкие и русские болельщики муравьями высыпали на место матча, шустро проходя через «искатели» и быстро заполняя территорию вокруг стадиона. Жителей Райха было заметно больше, чем русских, раза в четыре, не меньше. И те и другие лавинами покрыли всё прилегающее к стене пространство.

Проём имел длину чуть больше сотни метров, поэтому в него вписали длину поля, а ширину растянули перпендикулярно забору.

— Русиш швайн, не могли нормальный стадион построить?! Нас бы попросили, блёдманы! — немцы брезгливо ощупывали тонюсенький заборчик из фанеры, криво прибитой на хрупкие стружечные доски, и делали презрительный вид, а русские, по-видимому, где-то уже успели тяпнуть водочки для храбрости, потому что настроение у многих было залихватское. Из окон и даже крыш домов обоих кампусов, выходящих на стройку, напряжённо глядели женщины, вооружившись биноклями и сердечными каплями. Вид с крыш был самым лучшим, кстати.

Матч начался по всем правилам и представлял собой довольно интересное зрелище с красивыми передачами. Немецкая команда «Хольмгард» была одной из сильнейших во всём Союзе, и их болельщики не сомневались в победе. Однако спокойствие продолжалось недолго, ровно до тех пор, пока на третьей минуте удар молодого футболиста Васьки Зайцева по мячу не привёл к травме носа очень уж азартного и громкоголосого болельщика. От силы удара у того вдребезги разлетелись очки, и юшка хлынула на ворот рубахи. Немецкая часть мгновенно притихла и устремила взгляды сначала на этого бедолагу, а потом и на виновника в полосатых гетрах и бутсах. Тот только остановился, развёл руками и выкрикнул:

— Звиняй, немчура, по случайке!* (Извините, друзья, это вышло совершенно случайно)

— Их шайсе нихт…* (Мне всё равно) — пробормотал раненый немецкий зритель, вытирая рукавом кровь, неодобрительный шум прошуршал по первым рядам, постепенно перекинувшись на задние. Какие-либо возвышенности для улучшения обзора эти русские аршлохи, конечно, не соорудили, поэтому сзади ничего не было видно, и информация назад передавалась в искажённом виде, заставляя нервничать.

— Вас из дорт?

— Вайс нихт.

— Валирен?

— Хёлле! Из вайс нихт!*

(Что там? Не знаю. Проигрывают? Чёрт! Я не знаю!).

Не успели задние ряды обсудить достигающее их недовольство, как впереди опять зашумели. Раздался чей-то громкий крик:

— Заец, аршгайге, вас ист дас фюр айнэ шайсэ?* (Заяц, мудак, что за херню ты творишь?), — а потом кто-то добавил на ломаном русском, — Ми тебя виловым исчо, хурэ, сука!

— Чтобы выловить, нужен крючок! — послышался насмешливый ответ. — А у тебя не крючок, а стручок* (намёк на небольшой детородный орган), — русская половина грохнула смехом. На немецкой шутку не поняли, но явно осознали, что это что-то обидное:

— Заец, хальт ди фотце! Ду хаст айн гроссэс мауль, швулер, дрэксау. Фэрпис дихь!* (Заяц, заткни хлебальник! Ты слишком много болтаешь, гомик, грязная свинья. Вали на хер!) — заорали самые злые.

— Дурака узнают по тому, что он много болтает! — выкрикивали умеренные.

В ответ им нагло засвистели подростки из Сталинграда, наблюдающие за матчем чуть слева — с высокой кучи мусора, зажатой между стеной и ржавым грузовиком. Они затопали ногами, дружно подняли вверх средние пальцы вверх и закричали «фик дихь, немчура».