Вдруг внедорожник резко отстал, стремительно уменьшаясь в размерах. Эта картина была последней, что видел Хазар, пробивший ограждение крутого поворота, нависшего над каменистым склоном с редкими соснами.

Водитель внедорожника, сбросивший скорость у поворота, узрел летящий вверх дном автомобиль. Зацепив одинокую сосну, он крутнулся, и с размаху грохнулся крышей на каменистое дно обрыва.

Через несколько секунд низина озарилась ярко-оранжевым куполом пламени.

А часом ранее, ничего не подозревавший Порошкин был расстрелян из окна обгонявшего автомобиля. Машина с его телом, посаженная на жёсткий буксир, исчезла в неизвестном направлении.

7. Арабская Республика Египет, провинция Эль-Минья. (продолжение).

Четверо мужчин рода Тайюм собрались в душной комнате в этот полдень.

Фахми сидел на табурете в центре. Закончив рассказ, он уронил подбородок на грудь и уставился в старческий живот, выступавший над холщовыми штанами. Братья молчали.

– Будет война, – повторил он слова прадеда Зивара.

Тишина. Все ждали Тарика. Тот сидел, склонив взгляд, и степенно перебирал чётки. Затем поднял голову и бросил вопросительный взгляд на Луфти – такого же старика, страдающего подагрой, и выглядевшего самым старшим.

– Что нового ты сказал? – прокашлявшись, хрипло спросил Луфти, – Твои сны навеяны сводками новостей. Война уже началась: по СNN утром передали – в ответ на затопленный пограничный корабль, русские сбили на севере Ирана американский самолёт. Ответ может быть в ближайшие дни или часы.

– Нет! – твёрдо сказал Фахми и вновь удивился своей уверенности, – Это ещё не война. Война начнётся не сегодня. И не завтра. До большой войны будет два коротких мира.

Нельзя сказать, что Фахми не понимал того, что говорил. Что кто-то овладел его разумом и языком. Нет. Он точно знал причину сказанного. Но знал до тех пор, пока его не просят пояснить. Это напоминало известную притчу о времени: я точно знаю, что такое время, но лишь до тех пор, пока меня не спросят об этом. Фахми с трудом привыкал к новой реальности.

Луфти озадаченно смолк. Он смотрел в лицо Фахми, медленно пожёвывая губами. Но так и не задал вопрос. Не задали и остальные, спрятавшись за старшину рода. Даже вспыльчивый Кутуб, кичившийся перед старшими братьями своей учёностью, в этот раз промолчал. Ядовитая профессорская ухмылка сменилась усталостью в притупленном взгляде. Слышалось вялое жужжание редких мух. Раскалённый воздух казалось был пропитан желанием закончить разговор. А Фахми оставить поступить по велению сердца.

На том и завершили.

– Потребуется помощь – мы не откажем, – Луфти, выходивший вслед за Тариком, откинул марлевую занавеску и развернулся у двери, – Помогут даже те, кто не верит твоим толкованиям. – Он тяжко вздохнул, – Подумай хорошенько, Фахми. За долгую жизнь каждый из нас видел необычные сны. И не раз терзался тем же вопросом. Это потому, что все мы с детства наслышаны семейным преданием и рассказами про Зивара.

Фахми молчал. Подперев щеку и облокотившись о стол, он одиноко восседал на высоком табурете. Теперь в его душе простиралась пустыня. Он не терзался тем, что больше не увидит братьев. Его сердце не сжалось от боли перед разлукой с Мирфат.

Нет страданий. Нет боли. Только тревога. Тревога неизвестным.

Он поднялся. Пора идти. Он точно знал, что пора. На комодике в углу заметил стопку белья и потёртую холщовую сумку под ним. Мирфат! Фахми понял, что они уже простились. Больше ни к чему. Большее только разбередит её раны.

Ноги снова привели на восточную окраину Амарны.

Та самая звезда – могущественный Ра-Хорахти, что на рассвете лишь пробелила небосклон, сейчас воспарила над обоими горизонтами, изливая полуденный жар. Пустыня мерцала, растворив в дрожащем мареве далёкие предгорья. Ни души. Башмаки привычно утопали в песке.

Вскоре появились очертания стелы, пролежавшей у развалин Большого храма более трёх тысячелетий. За ней показался край разбитого обелиска. Фахми остановился.

Можно ли увидеть огонь в залитых солнцем полуденных миражах неспокойного океана пустыни?

Фахми его увидел.

Слабеющее пламя истекало из бронзовой чаши жреческой огненной купели с кованным витым изножьем, возникшей на обломке гранитного обелиска. Это скорбное пламя – поминальный огонь, разведённый последним солнечным жрецом в память о великом городе и великом фараоне.

Сквозь муар тысячелетий смутно виделась преклонённая, обезвоженная и иссохшая фигурка старого жреца Пвоха, умирающего на поруганных развалинах непревзойдённой столицы.

Пятнадцать лет разрушались храмы и дворцы. Пятнадцать лет, как жители покинули Ахетатон. Пятнадцать лет прошло после смерти великого правителя.

Построенный им город разгромлен до основания последней колонны. Его гробница жестоко разорена, останки сожжены, а имя предано забвению и проклятью. Под страхом смерти запрещалось произносить любое из его имён. Для хулы и проклятий, посылаемых ему вослед, было наречено единственное имя – Еретик.