— Друзья, а можно, я вам спою еще одну свою песенку, которую мне приходится прятать, потому что не уверен, что нам разрешат петь на английском языке.

Я сел за пианино, поправил микрофон. Эта песенка о том, что было бы неплохо, если бы ты взял что-то несовершенное, грустную песню, например, и сделал ее лучше, только для этого тебе придется пропустить ее через свое сердце…

— Вот, примерно так, мы исправляем нашу жизнь и делаем ее лучше. — Эта песня Пола Маккартни всегда вызывает у меня легкую грусть, — и по-другому нам жить нельзя, не по-людски это будет.

— Как красиво, — заворожено прошептала Татьяна.

Игорь Петрович тоже что-то доставал из кармана и клал обратно. Даже Павел Васильевич несколько раз высморкался подозрительно сухим носом. Проняло, похоже, всех, хотя никто не понимал, о чем я пою.

— Извините, наверное, мне не стоило петь, только испортил всем настроение. — В углу в открытую и почти в голос плакала моя мама. У нас с нею трудные отношения, и единственное, что приходит в голову, почаще ее обнимать и сидеть молча полчаса, а иногда и больше, не зная, что в нашем случае можно или нужно говорить. Ее тоска разрывала мне сердце.

Расходились тихо. Нонна с Игорем Петровичем пошли на общее собрание, а я остался в клубе с мамой.

— Мама, а хочешь я спою тебе веселую песенку?

— Нет, сынок, не надо. Мне и так хорошо, не надо делать лучше. Давай, просто посидим. Я горжусь тобой и боюсь за тебя, очень боюсь.

Мы замолчали надолго, было очень хорошо оттого, что мама рядом и никого вокруг. А потом мы гуляли, ужинали, и все это время я держал ее за руку и говорил какие-то простые слова. В этой простоте что-то таяло у меня внутри. Не знаю, как помочь маме. А может, это и есть помощь? Не знаю.

Мы собрались в кабинете Нонны Николаевны в 9 часов утра после того, как она раскочегарила новый рабочий день. За ней, как привязанные, ходили Иванов и Долгополов.

— Ну-с, молодой человек, а теперь обещанное интервью для полноты картины, — начал Игорь Петрович. — Мог ли я когда-нибудь себе представить, что буду ожидать аудиенции у семилетнего ребенка, да еще с таким нетерпением?

— Ну уж, это вы перегибаете-с, пожилой человек! — отзеркалил я шуточки оппонента по предстоящему спору.

— Приступим, — Иванов не поддался на провокацию втянуться в пикировки. Похоже, настроен серьезно. — Начнем с главного: почему моя деятельность бессмысленна с практической точки зрения?

— Раз разговор намечается серьезный, то давайте обходиться без вольностей. В письме речь шла не о вашей деятельности, а о деятельности организации под названием "Коммуна имени А.С. Макаренко".

— Извини, пожалуйста, упрек принимается.

— Целью КИМа является по сути образование воспитателей, а если быть педантично точным, то собрать молодых педагогов и вооружить их методикой формирования коллектива и, вообще, всем богатством педагогического знания. Я правильно изложил цели организации? — Иванов кивнул, соглашаясь, а я продолжил. — Можно один вопрос, чуть в сторону от дискуссии? А чем, собственно, институт Герцена занимается, если сразу после его окончания выпускников надо довооружать?

— Не сыпьте соль на раны, молодой человек. Я не вижу способов решить эту проблему в рамках академического учебного заведения. Поэтому мы пошли по пути создания учебного по сути заведения с узкоспециальными целями.

— Извините, ради Бога, за бестактный вопрос, потому что ответ был очевиден. Просто мне захотелось, чтобы вы произнесли его вслух, потому что вы только что обозначили темы сразу для нескольких серьезных исследований. Во-первых, о целях и смысле Академии педагогических наук, во-вторых, о способах управления системой образования со стороны Министерства и, в-третьих, почему все авторские школы возникали исключительно в сельской местности, причем далеко от Москвы, в основном на Украине?

— Давайте, не будем обсуждать эти темы. Я обо всем этом много думал, кроме, пожалуй, третьей темы, у меня есть, что сказать, но я не хотел бы обсуждать это публично, — после некоторой паузы выдавил из себя Иванов.

— Тогда продолжим, — пропел я бодрым голоском. — Во-первых, хочу сказать, что откуда-то знаю некоторые ваши работы, работы ваших последователей, какие-то документы КИМа, но отношу их к вам, как к идейному руководителю. У кого-то из вас есть такое определение воспитания: "Воспитание — это общая творческая гражданская забота ребят и взрослых об улучшении окружающей жизни". Снимаю шляпу и даже готов простить вам "гармонически развитую личность" в качестве цели педагогической работы.

— Я не помню, чтобы я такое говорил, но готов подписаться под каждым словом! — воскликнул Иванов, перебивая.

— Неважно, кто сказал, главное — мы с вами отошли на шажок от доминирующего представления о воспитании как о формировании личности… А дальше все усердствуют в стремлении включить в это понятие как можно больше. И в конце концов приходят к "гармонической личности", которая включает в себя все: и духовное, и социальное, и психическое, и даже физическое.

— А чем вам гармоническая личность не угодила?