Две стенки сошлись вплотную, мелкая детвора прыснула в стороны, как масло, выдавленное прессом. Что послужило причиной: то ли критическая масса мужских тел на квадратный метр, то ли запах грязных ватников в смеси с потом, то ли смех, вызванный пацанами, противоположной стороной расцененный как насмешка, но драка завязалась и стремительно превратилось в азартное побоище, которое разбудило крики зрителей, что, в свою очередь, подстегнуло баталию.

Слова, доносившиеся от бойцов, назвать литературными не смогли бы даже отчаянные лицемеры, но таковых среди присутствующих не было, и даже дамы: Нона Николаевна, Танюша, Светлана и подобные им, измученные образованием и особенно литературой, — яростно болели за своих и кричали всякие гадости противникам, ничуть не хуже простых селянок.

Игорь Петрович бегал метрах в десяти от сцепившихся мужиков и вместе с пацанами кричал, хлопал в ладоши и смешно подпрыгивал. Павел Васильевич стоял неподвижно, подобно сурикату на утренней зорьке, только горящие глаза выдавали в нем живое участие и азарт. Сергей Иванович просто улыбался, склонив голову, очень довольный всем происходящим. Он посматривал на разошедшуюся Нонну и понял, что ярость чувств прошла и они могут быть только добрыми коллегами.

Из кучи тел мало по малу стали выползать те самые лежачие, которых не бьют. Появились бойцы с кровящими носами. Куча бойцов стала потихоньку сокращаться, пока не остались пять октябрьских мужиков против одного кленовского. Бой затих, если не считать хриплого дыхания и заполошных криков женщин, бросившихся помогать своим мужчинам. Репетиция удалась и настолько опустошила всех присутствующих, что решили репетицию по взятию ледяной крепости не проводить. Искандер обещал, что отрепетирует сам, а пока не задействованные в боях трудовые резервы продолжили заливку горок, лабиринтов и прочих веселых мест.

Местная публика оказалась слабоватой на эмоции и больших нагрузок в этом смысле не выдерживала категорически. Садились в автобус молча, а на лицах блуждали улыбки, которые мне не удалось бы интерпретировать ни при каких обстоятельствах.

— Посмотрите на лица ребят, которые вьются вокруг своих отцов, — попросил Сергей Иванович. — Если это не гордость, то я ничего не понимаю в колбасных обрезках.

— Да, в этом что-то есть, такое посконное, что ли. Не зря наши деды этим забавлялись.

— Меня вполне прихватило, — поддакнул Игорь Петрович. — Увидела бы это женская часть педагогической общественности. Вот досталось бы всем на орехи.

— А мы кто? Не женская общественность что ли? — возмутилась Нонна.

— А вы, Нонночка, что-то уже совсем другое, — вдруг резко посерьезнев, сказал Иванов, внимательно смотря ей в глаза. — То, что вы тут сотворили, выходит за рамки простых разговоров о педагогике. Похоже, вы повторили А.С. Макаренко и пошли дальше. С вами надо серьезно разбираться, — в его голосе уже читалась теплая отеческая улыбка.

Музыканты прекратили играть. Они допели последнюю, пятнадцатую, песню, которую я для них выписал из своей бездонной памяти. В зале клуба, куда набилось прилично народу: и вездесущая ребятня, и взрослые, — установилась гробовая тишина.

Борис Аркадьевич устало сел на стул. Он нервничал, хотя прекрасно понимал, как игорешкины песни действуют на людей и какой взрывоопасный эстрадный бульон заварился в Богом забытой сельской глубинке. Послезавтра их первое публичное выступление на Кингисеппском радио с двумя песнями. Борис Аркадьевич договорился, что вместо гонорара труженики эфира профессионально запишут минимум пять песен. А вот дальше… дальше оставалось ждать грандиозного успеха, когда их примут в Ленинградскую филармонию, туда, где "Поющие гитары" и Эдита Пьеха. Игорь приготовил и для них по песне, чтобы корпоративное братство не слишком больно кусалось. Короче, перспективы рисовались радужные, и Борис Аркадьевич был наскипидарен сверх рациональной меры.

Надо сказать, что ансамбль, переехавший к нам из Кингисеппа, прилично усилился двумя нашими певцами и Татьяной, которая прилично пела и играла на пианино. Синтезатор мы не нашли, пришлось обходиться пианино с "микрофонным" усилением. Еще одним мощным двигателем профессионального роста стала Вера Абрамовна, учитель по вокалу из музыкального училища при ленинградской консерватории. Эта бодрая старушка, которую нашла Татьяна, перевернула наши представления о собственных вокальных возможностях. Она нам легко показала, что мы не просто нули, а значительно ниже.

Ею двигает любовь к нам, к школе, к детям, к нашему сосновому бору, к реке Луге, — все для нее важно и значительно. Она не может дождаться, когда поселится в собственном домике, который мы для нее строим. Короче, она наша со всеми своими потрохами. А поскольку, ко всем остальным прелестям, она еврейка и плохо работать не может генетически, то свои восемь-десять часов в день, без выходных она добросовестно отрабатывает, ставя нам голоса, укрепляя связки и производя еще тысячу издевательств над нашей вокальной сущностью. Половину ее времени, по вполне понятным причинам, я узурпировал себе.

Я не пою и не играю в ансамбле по той причине, что считаю, что пока рано так высовываться. С нашим набором инструментов, приспособлений для манипуляции звуками и с нашим мастерством мы не можем точь-в-точь повторить оригинал исполнения тех песен, которые я отобрал для нашего ансамбля, но мы стараемся и, в итоге, получается очень неплохо, очень близко. Мне трудно донести до наших певцов свои требования к вокалу. Я не знаю терминологии, сам могу показать только очень по-детски и далеко не все, а в образных терминах, типа: изобрази разъяренную львицу — получается еще хуже. Пока мы разбираемся в том, ярость какого животного лучше подходит для данной песни, проходит несколько репетиций.