Боль. Острая, режущая, горожане делали со мной, что хотели: обливали горящим святым маслом, били острейшими розгами, рвали мне перья на крыльях! А все с какими криками? Предатель! Предатель Рая!

Предатель… Как красиво можно играться этим словом, абсолютно не зная подробностей действий человека. Оно въедается ярлыком тебе под кожу, тебя раз за разом называют предателем, и ты сам уже начинаешь верить в это! Какая-то мимолетная мысль все еще пытается тебе шепнуть: «Нет, не предатель», — но ты ее уже не слышишь. Твой собственный крик, подавленный кляпом во рту, начинает душить, вызывает рвотные рефлексы, ты не можешь вдохнуть полной грудью воздуха, а от вида собственной же крови уже воротит, и ты пытаешься смириться с этим. Смириться с клеймом предателя.

Дальше хуже. Чем быстрее наступал вечер, и ангелы уже расходились, тем скорее я забывала все то, что они делали со мной. Забывала их голоса и крики, забывала их действия и уже даже не узнавала некоторых ран, что мне оставили буквально пару минут назад. И зачем же это? Что это такое? Почему эти раны именно тут?

Ненадолго я вырубилась, падая в болезненный сон от того, что буквально каждое движение доставляло мне немало мук. В тот момент, когда мое тело уже собралось отдавать дух Завесе, над моей головой раздался чей-то голос. Он был такой приятный и мягкий, заботливый. Чья-то рука убрала из моего рта кляп, откладывая его в сторону. Нежные пальцы задели мои волосы, будто желая прижать к себе, обнять, но вот только не получалось. Я была прикована к столбу и находилась в полуобморочном состоянии.

— Я — Рухиэль. Друг Аластора, — прошептал мне ангел.

Наклонившись, он достал из сумки небольшую флягу и дал отпить немного нектара. Рухиэль воровато оглядывался, видимо, боясь, что его сейчас кто-то заметит.

— Пей… да, вот так. Прошу, держись. Они пытаются придумать план, стараются все делать, как можно скорее. Просто держись. Понимаю, сейчас тебе с каждым днем будет становиться все хуже, ведь блок с силы упал. Твоё обращение в беса будет гораздо стремительнее, но слушай. Слушай меня. Все, что тебе надо — пытайся каждый день повторять имена. Своё, сестры, друзей. Тебе надо бороться с этим, как можно дольше. Надо оставаться в сознании, — он вновь дал мне еще небольшой глоток напитка, который вроде и помогал вылечивать раны, но я с трудом видела его лицо.

Которое, к сожалению, так и не запомнила.

А Рухиэль говорил. Говорил, как там ребята на Земле, что у них происходит. Все так четко и отлажено, будто его специально подослали, чтобы помучить меня, как можно подольше, чтобы показать мне, что я не достойна жизни рядом с ними! Но он говорил.

В своем монологе он вновь упомянул имя Аластора, что заставило меня приободриться и попытаться начать соображать. Я хотела что-то спросить, но вопрос вылетел из моей головы, даже не слетев с языка. Всего лишь открыла рот, но промолчала. Забыла. Наверное, самое страшное для меня в этом обращении было то, что я стала забывать не сразу, а постепенно. Будто кто-то очень медленно стирал мою жизнь из головы, стараясь растянуть это удовольствие на как можно более долгий срок.

Вдалеке раздались чьи-то шаги. Рухиэль не стал мне обратно засовывать в рот кляп, за что ему огромное спасибо.

Четкие солдатские чеканные шаги приближались к столбу, пока не оказались за моей спиной.

— Вставай, предатель. Тебя отведут в темницу, а когда совсем потеряешь рассудок, казнят, — сказал незнакомый мне голос.

Меня отстегнули от столба, резко подняли на ноги и куда-то повели.

Я не запомнила, сколько мы шли. Я была босиком, а потому пару раз чуть ли не поскользнулась и не подвернула ногу, кажется, на собственной же крови. Однако солдаты держали меня очень крепко. Настолько, что даже руки от такого заболели. Хотелось вырваться, закричать, но не могла этого сделать. Физически, разумеется. После дня побоища мое тело было ослаблено, и они этим очень хорошо воспользовались.

В темницу меня кинули чуть ли не с размаха, ибо я с силой ударилась плечом о стену, а также услышала хруст собственного крыла. Как больно… Помня совет Рухиэля, чтобы не терять сознание, я стала перечислять те грехи, которые вручил каждому из нас Аластор.

Я — Гордыня, Джек — Похоть, Элизабет — Уныние, Крис — Чревоугодие… Я шептала их имена раз за разом. Повторяла круги Ада, старалась вспомнить моменты с мамой, её имя, голос, лицо — абсолютно все из прошлого, чтобы не потерять настоящее.

Я страдала. Каждый день все больше и больше теряла себя. Теряла свои воспоминания и эмоции. Я не помнила, что такое грусть, радость, печаль. Для меня слилось абсолютно все в одну единую массу. И имя ей было Боль.

Она страшным зверем поглощала меня изнутри, съедая очень медленно. Начинала с рук — они опускались, и я уже не могла да и, кажется, не хотела высвободиться. Продолжала телом — оно становилось слабее, и я уже не могла сдвинуться с места. Даже крылья не пыталась убрать.

Будто пойманная в клетку птица, которой переломали и подрезали крылья, я лежала на полу камеры, тяжело дыша и теряясь в пространстве. Но самое страшное было тогда, когда она дошла до головы, а затем и сердца.

Я стала забывать. Друзей, родителей, сестер. Первыми попрощались голоса. Я забыла их интонации, как говорили и как шутили. Не помнила вконец, как попала в Рай и почему у меня сломаны крылья. Все смешалось в одну серую массу. Но каждый день я прокручивала имя матери, ее лицо, смех. Я старалась не потерять самое дорогое, что у меня было.

Как-то в камере мои пальцы совершенно случайно коснулись кулона, что подарил мне Джек и попыталась вспомнить, откуда он, почему при мне? Всего на мгновение у меня все прояснилось. Я вспомнила смех и добрые глаза, ночь в саду перед битвой и его руки, что надевали на меня этот маленький меч. Но это всего мгновение. В следующий же миг — белый лист.