– Богиня зрит, мастер. – Рьюдо положил руку на звезду, висящую между тканных складок на груди. – Богиня зрит.

Визы выдохнула, понимая, что этот разговор ни к чему не приведет, и даже её слово не перечеркнёт приказ, полученный Рьюдо кем-то, кто много умнее и коварнее его. Или же просто выше.

– Могу я увидеть его?

– Нет, мастер.

Днем четвертого июня шестьсот двадцать девятого года со дня падения Северной Звезды, Стижиан Ветру не спал. И не спал он вот уже трое суток. Его лицо побледнело, глаза воспалились и стали алыми. Ведь на самом деле их цвет был сплошь черный, где не было видно даже зрачка. «Глаза птицы» – говорила ему мама в далеком прошлом, которого он не желал вспоминать. «Глаза феникса» – сказал однажды мастер Тео, потрепав тогда ещё короткие волосы на голове послушника, в день, когда они встретились. «Говорят, что встретившись с глазами феникса, их противники бросали оружие и падали на колени. Однажды и перед тобой враги будут расступаться, Стижиан».

– Ветру! – Загорланил послушник, встречавшийся накануне с мастером Визы. – Ве-етру-у! – Он делал это громко и весьма нахально, словно козочек пас, а не вёл подсудимого на казнь. – Вставай!

– Прекрати орать. – Монах, смотревший в окно, точнее, это отверстие под потолком было окном столетия назад, сейчас оно просело и оказалось под землей.

– Ты не в том положении, чтобы приказывать, еретик… – Ляпнул послушник и тут же пожалел.

Стижиан повернулся к нему лицом и медленно встал. Послушник не был обучен не только манерам, но и умению держать себя в руках, а когда высокий и плечистый мужчина, с длинными взъерошенными волосами и бледным лицом, с красными глазами, словно у бешеного волка, движется на тебя медленно и грозно, и при этом ты знаешь, что он – сильнейший монахов в истории Храма Сияния, волей неволей начинаешь пятиться, ощущая ужас, холодом сковывающий внутренности.

– Простите, я…

– Умолкни.

И он умолк. Послушник хотел было связать монаху руки, но тот посмотрел на него усталым взглядом, и Меин понял – бесполезно.

Толпа на площади Дакарра встречала Стижиана словно знаменитого актера. Кричали, визжали, свистели, даже не задумавшись о том, что на эшафот вывели монаха. Личность, часто почитавшуюся святой.

Вдалеке, там, где начинался торговый ряд, стояли Гарет и её мать, Мусиль, утиравшие слёзы.

Шестеро лучей выстроились на балконе своего чернокаменного храма и взирали на происходящее свысока. Лишь Рьюдо, знавший, что за его спиной стоит мастер Визы, смутно догадывался о том, кого они сегодня старательно хоронили.

Её ученик приближался к незримому инквизиторскому огню, и с каждым его шагом цвет пламени переходил из бесцветного сначала в видимый, а через мгновение налился изумрудным светом, источающим тонкий звон. Это лишь убеждало казнителей и толпу в правильности и необходимости происходящего. “Демон!”, кричали они.

Визы окинула взглядом площадь и увидела стрелков, стоящих на стенах, башнях и на крышах. Наверняка Рьюдо знает о способностях Стижиана восстанавливать своё тело, но сейчас монах всё ещё находится под действием негаторов, высосавших с десятую его сил. Если он попытается бежать, его расстреляют, и Визы не была уверенна, что быстрые медитации, которым она его обучала, помогут ему избежать снарядов. Он должен идти в огонь, ведь пламя…

– Мы ещё увидимся, Стижиан. – Проговорила мастер Визы, исчезая.

Рьюдо услышал слова, произнесённые за миг до того, как сердце монаха остановилось, и город Ринель охватила вспышка изумрудного пламени, но перед этим…

Крест на запястье Стижиана раскалился и алыми каплями упал вниз. Но монах не ощущал почти ничего, лишь щекотливые потёки оплавленного металла: огонь не жег его, они будто не ощущали друг друга.

Изумрудные языки пламени инквизиторского костра прожигали поленья и сено, но не ранили монаха, лишь обращали в пепел его одежду. Стижиан, пусть он был вымотан и хотел лишь одного – спать, ухмыльнулся. Пламя не ранило его, хотя прикасалось и охватывало его уже нагое тело полностью.

Сидящие на высоком балконе Лучи стали переглядываться. Шестеро из них, и лишь Рьюдо не сводил глаз с осужденного им на смерть монаха. Бесмар – Луч, глава Седьмой школы, поднял взгляд на стоящего рядом с ним капитана стрелков и короткой кивнул. Приказ немедленно пошел по короткой цепочке и уже скоро ружья были взведены.

Стижиан не слышал ни выстрелов, ни громких охов испугавшихся людей. По его щеке потекла слеза, полная горького вкуса иронии. Должно быть, только в тот миг, когда первая пуля прошла на вылет через его плечо, он понял, что умрёт здесь. Он, монах, умрёт не от огня, не от рук неупокоенного, что окажется сильнее, а от рук людей, которые, как и он, клялись в верности Богине и Её сиянию.

Сначала, монах не чувствовал боли так же, как не чувствовал огня. Но боль пришла, и шла она не извне, а изнутри. Острые лезвия рубили его плоть и грудь обагрили кровавые раны, нанесённые сущностью, сокрытой внутри. Раны стремились как можно быстрее зарасти, но короткие острые когти вновь и вновь разрезали монаху грудь.

Стижиан хотел кричать, но лишь хватал ртом раскалённый воздух. Он упал на охваченный пламенной зеленью эшафот, и всего мышцы сковала судорога. Из снарядных ран стала течь кровь, будто пули вовсе не были пулями, а чем-то другим. Грудь вновь и вновь испещрялась кровавыми царапинами, то исцеляясь, то вновь кровоточа. Тогда, монах начал слышать голоса толпы, то ли ликующей, то ли охваченной ужасом раскинувшейся перед ними сценой. И вот, голоса исчезли вновь, а вместе с ними, исчезла и боль. Смерть? Нет, не совсем.

Стижиан поднял голову и увидел перед собой человека, одетого в белое, и бывшего ожившей белой статуей всецело, как он есть. Он был то ли призраком, коих монах никогда не видел, то ли воплощение чего-то безупречного чистого, слишком яркого для существования. Человек, да, это точно был человек, прошел сквозь огонь и угольки прожженного костра, чтобы положить ладонь на искаженное болью и испачканное копотью дрожащее лицо монаха и прошептал:

– Ив.

Город Ринель охватила вспышка изумрудного пламени.