Кареглазка подглядела в листок, сделала переворот, символически ударив меня в живот. Мысражались, нанося друг другу удары, при этом я много раз невзначай прикасался к ней, но старался не переусердствовать и поменьше контактировать с интимными частями — чтоб не спугнуть. Ее тело упругое, а кожа — шелковистая и теплая, капрон колготок приятный и возбуждающий на ощупь…

Приходится снова и снова репетировать бой, чтоб отработать тип и порядок нанесения ударов, мы хохочем как дети, и постепенно сама Кареглазка прикасается ко мне больше, чем я к ней.

Мы можем позволить себе все, ведь рядом никого нет. Только Цербер глядит на нас, как истукан, погрызывая ножку от дивана, а его морковные глаза как будто никогда не моргают — может, швырнуть в него степлер?

Когда сражение вроде как закончилось, ученая по сценарию отбежала в другой угол комнаты. Я же повернул к ней вторую сторону лица — разрисованную под злодея, белокожую и с огромной багровой ухмылкой до уха.

— Ты плохая девочка! — хохочу как умалишенный. — Теперь эта ночная крыса попала в мою западню.

— Я тебя люблю, Джокер, — Елена Ивановна морщится от этих слов, специально вставленных мной в наш диалог. — Я хотела бы, чтоб мы жили как люди. Чтоб я была обычным человеком.

Я подошел ближе, все также вывернув лицо, как будто у меня шею свело.

— Разве это возможно, Харли? Разве мы можем быть обычными — Джокер и Харли Квинн? Разве женщина — тоже человек?

Крылова ржет над последней репликой и пытается дать мне шуточную пощечину. Я увернулся, потянув ее на себя. Мы упали на пол, смеясь, и Кареглазка оказалась на мне. Пока я удерживал ее, она извивалась на мне, тогда я провел руками по ее спине, массируя шею, лопатки и поясницу, постепенно, но не слишком медленно, опуская пальцы все ниже и ниже. Когда мои руки оказались на ягодицах, нащупывая трусы, она на мгновение застыла как вздыбленная кобыла, а затем вырвалась. Я также вскочил, но она грубо меня оттолкнула.

— Блин, Менаев, у тебя одно на уме!

Я смотрю в карамельные глаза, и хочу ее так, как никогда никого не хотел.

— Да, ты права, — отвечаю я. — Ты поселилась в моем мозге. Как я не пытаюсь, не могу тебя выкинуть оттуда.

Лена посмотрела за мою спину и ее лицо исказилось. Она рванула к столу, забирая сумочку.

— Все, хватит с нас репетиций, — и побежала на выход.

Я обернулся, думая, что ответить, но не успел — в приоткрытых дверях стоял Сидоров и ухмылялся всеми своими конопушками. Солдафон подействовал на меня, как холодный душ.

Видел ли лейтенант, что произошло? Расскажет ли об этом полковнику? С этими вопросами я остался, когда в коридоре затихли звуки удаляющихся шагов.

****

Джип натужно ревел по пустому шоссе, распугивая редких зайцев и куропаток в околодорожной чахлой траве. В прошлую поездку на машине отбился глушитель, а сейчас никто из пассажиров не обладал навыками механика. Придется потерпеть. Хотя, о чем это он? Гермесу нравились громкость и пафос — так пусть же весть об их прибытии разносится на десятки километров.

Он сидел спереди, а на водительском месте был чернокожий Томас — истинный сын Африки, каким-то невероятным образом оказавшийся в рядах Синдиката. Высокий, мускулистый, кудрявый и широконосый. Сзади были остальные богобратья, предоставленные в помощь: Агафон, самый бесполезный, набожный невысокий старичок, вечно бормочущий под нос молитвы, и Иоанн, крепкий, молчаливый парень с волосами цвета сливочного масла.

Они проехали половину пути, по расчетам Гермеса, и он уже отошел от последнего приступа, случившегося в гараже. Немало он их пугнул своим бредом и судорогами. Абракс и Ахамот — их нельзя было упоминать вместе, а он преступил через этот негласный закон. Что поделаешь, синдик не контролировал галлюцинации, а апостол приказал неукоснительно подчиняться странной брюнетке в парике.

Гараж под Межником пришлось посетить — нужна была машина, чтоб доехать к месту назначения. Квадролет, на котором их доставили, был слишком заметным и вызвал бы лишние вопросы. Да их легенде просто никто не поверил бы. Теперь у них был внедорожник, и все шло как надо. Единственное, — и Гермес при этой мысли снова потер лицо — во время приступа он зацепился головой за железный стол, и рассек до крови часть лица, от виска до нижней челюсти.

Фактически, все шло, как нельзя лучше, но кое-что беспокоило: на теле, в самых разных местах, стали появляться необычные розовые пятна. Они чесались и шелушились, постепенно покрываясь струпьями. Гермес пробовал содрать несколько чешуек — там было окровавленное мясо с гноем. Наверное, это было связано с гормональной терапией, возможно — с инкарнацией.

Он рассчитывал, что гниение скоро пройдет, тем более, что самочувствие было прекрасным. Тринадцатый дал обещанный отвар из волчьих ягод. Это средство помогало сдерживать духа, оказавшегося на распутье — между своим миром, и мозгом Гермеса-Афродиты. Пока что снадобье, почему-то называемое египетской микстурой, не сильно помогло — приступы приходили когда угодно, в самые неподходящие моменты. Как объяснил апостол, всему виной побочный эффект обряда — черви в голове. Если не завершить Снисхождение правильно, то эти черви полностью уничтожат мозг, подобно амебам ниглериям, превратив носителя сначала в растение, а затем, совсем погубив — а в идеале они должны были лишь стать полезными паразитами, связующим звеном между сознанием человека и другим миром, из которого происходил дух. Сам ритуал осуществлял именно благодаря червям и элефиру, играющему роль стартера.