— Этого не может быть. Я точно знаю. Верь мне. Если это пишет твой ученик или ученица, то и мой тоже. Мы ведём одни и те же классы. А у тех, кого я не учу, я принимаю экзамены. Я знаю почерки почти всех учеников в школе. Началку не знаю, но и ты в началке не работаешь. Да и не мог маленький ребёнок написать такое. Значит, это средняя школа. А это уже мой контингент. И я знаю, что говорю. Это — писал — не — наш — ребёнок. Судя по почерку, это девочка. Не наша! У нас таких точно нет. Это раз.

Второе: у тебя экзамен был в понедельник. Экзамен устный, поэтому оценки выставлены и объявлены тогда же. Сегодня четверг. Не долго ли ждала самоубийца? А если это кто-то, кому годовая оценка покоя не даёт, то тем более бред — год закончился неделю назад. Слышишь меня? Ты слышишь?!

Ирина, не отводя от подруги взгляда воспалённых глаз, кивнула. Злата заговорила чуть тише и медленнее, но с тем же нажимом:

— Теперь слушай меня дальше. Кто-то хочет тебя добить. Кто-то, кто занимается этим уже давно. Вспомни всё: запертый кабинет, пропавший журнал, кляузы. Я уже не уверена, что доска сама по себе рухнула. Думай, Ира! Думай, кто тебя так ненавидит! После заточения своего ты думать не захотела. Теперь пришла пора. Или мы найдём этого гада, или он тебя со свету сживёт. Он ведь тебе не просто пакостит, а бьёт всё сильнее и сильнее. Ир, неужели ты не видишь, что всё идёт по нарастающей?! Понимаешь?! Не плачь, не вой, а думай! Я тебе не дам лапки сложить! Не надейся!

Последние слова она буквально прокричала в бледное до синевы лицо подруги. Ирина вздрогнула и посмотрела на неё растерянно:

— Златик, я не знаю… Я ничего понять не могу! Так ты уверена, что это не наш ребёнок?

— Абсолютно. Но если тебе нужно подтверждение, давай я записку остальным филологам покажу. Никто лучше нас почерки детей не знает. И почерки учителей тоже нам знакомы, мы ж регулярно классные журналы видим, а там все коллеги на своих страницах пишут, даже трудовики и физруки. Если нам почерк незнаком, значит, точно чужой. У нас же профессиональная память на почерки. Ты вот на что посмотри, — она снова схватила записку и ткнула пальцем, — вот эта закорючка очень характерная, она у всех букв с хвостиками вниз повторяется. Видишь, и у «д», и у «у». Непростой почерк, с претензией на оригинальность. Такой сложно забыть. Я тебе клянусь, что раньше его не видела! И ещё мне кажется, что писали без ухищрений, не стараясь изменить почер. Я, конечно, не графолог, но почти уверена, что и обстановка была не предсуицидальная, вполне себе спокойная. Понимаешь? Это обман. Кто-то хотел тебя расстроить, выбить из колеи. Думай, кто. Думай, Ира!

Ирина молча смотрела на подругу. Во взгляде её ужас медленно сменялся растерянностью, а та в свою очередь — надеждой. Видя положительную динамику, Злата сердито продолжила:

— Как тебе тогда Полина Юрьевна сказала: вспоминай, кому отказала и у кого парня увела? Ты ни до чего не додумалась тогда?

— Нет. Я, правда, ничегошеньки не понимаю. Ты же всё обо мне знаешь. Я ж махровая старая дева. У меня поклонников-то с институтских времён не было! Некому отказывать, когда желающих не имеется! И уж тем более никого не уводила. У нас же с тобой одинаковые старорежимные принципы!

— Ладно. Пусть так. Тогда давай по работе. Кого могла обидеть? У меня тут где-то список сотрудников школы был, я к выпускному распечатывала, чтобы никого не забыть поздравить, — она с грохотом пошуровала на столе, заваленном папками и папочками, из-под самой нижней вытащила листок, положила на первую парту, уселась на стул и уткнулась в записи. Давай по порядку. Садись рядом, будем вспоминать… Абрамов Николай Михайлович?

Ирина отрицательно мотнула головой:

— Нет, у нас с ним нежнейшие отношения, он же чудесный дядька, я его обожаю.

— Вычёркиваем. Андреева Ульяна Викторовна?.. Бакашин Дмитрий Аркадьевич?.. Дьяченко Олеся Николаевна?

— Нет, нет и нет. Всё чинно, мирно, благополучно. Если и есть, то уж такие мелочи, что просто смешно. Из разряда столкновения в дверях, случайно заныканной на педсовете ручки и перепутанных журналов.

— Ну да, ну да, — Злата старательно вычёркивала коллегу за коллегой, пока не подошёл к концу весь список. — Давай-ка не по учителям, а по всем остальным пройдёмся. Начнём с первого этажа. Как у нас отношения со столовой?

— Отличные. Меня тётя Валя всё время подкормить пытается, считает, что я «худэнька и малэнька», как она говорит. А с остальными я так, на уровне «здрастье — до свиданья — спасибо — на здоровье». Ты ж меня знаешь, у меня же издержки воспитания: сто пятьдесят раз скажу «спасибо» и двести извинюсь. Тут глухо.

— Так может, ты тётю Валю обидела отказом от какого-нибудь очередного пирожка?

— Ага, и она решила мне отмстить таким вот небанальным образом. Да не отказывалась я никогда, я же люблю поесть, просто не поправляюсь. Не в коня корм!

— Другой вариант, она тебе хочет отплатить за то, что ты своим недокормленным видом позоришь труд работников столовой.

— Ой, лучше молчи! При твоей буйной фантазии мы сейчас далеко зайдём. Давай от столовой абстрагируемся.

— Хорошо. Дальше на первом этаже у нас медкабинет. Что у тебя с Лилей?

— Да ничего у меня с Лилей. Я её вижу в лучшем случае раз в неделю, и тоже очень славно общаемся.

— Может, ты её дибазол недоверием оскорбила? Отказалась давать детям? Посетовала на неэффективность?