Участь Сони была решена задолго до катастрофы, в их первую встречу, когда тётя, испачкав помадой, миропомазала её.

Мона осматривала конечности племянницы сосредоточенно, с вивисекторским любопытством, словно препарируя лягушонка. Соне предстояло влиться в легион пажей, солдатиков, амуров и, вырастая, пополнить ряды ног – обезличенные ряды, на фоне которых порхает истинная звезда. Посвящённая в таинства театра, она заняла в нём скромное место авансом – где-то между бесхозной шайбой с вазелином и тряпичным цветком, пылящимся на подоконнике.

Балетный худрук, наткнувшись в кулисах на тихую девочку, созерцающую прогон, хохотнул:

– Так вот он, наш бессменный тайный зритель! Наслышан, наслышан, – он приосанился и, заговорщически подмигнув, понизил голос: – Признавайся, детка, чья ты?

– Я дочь труппы, – отозвалась Соня грустно. – Подвиньтесь, пожалуйста, вы мне загородили Жизель.

Дознавшись в итоге, чей подкидыш обитает в театре, он подкараулил приму после класса, вытирающую лоб и шею полотенцем.

– Голубка моя, нам надо кое-что обсудить, – начал он вкрадчиво, но она перебила:

– Я устала, и от меня уже не очень хорошо пахнет, так что давайте быстрее.

– Легко ли это для малышки – дни напролёт проводить в театре? Не лучше ли будет нанять няню? Чтобы присматривала за ней, пока ты занята. Гуляла бы на свежем воздухе, питалась вовремя, общалась со сверстниками, играла… ну, какие ей здесь развлечения? Одни взрослые, ругаются, курят…

– Софья – смышлёная девочка, за ней не нужен постоянный надзор. Она прекрасно воспитана и знает, что взрослым мешать нельзя. Когда я в работе, она в поле зрения Тамары Львовны, выполняет мелкие поручения и вместе с ней обедает. Мне ни разу на неё не жаловались!

– Я понимаю. Я в курсе твоей ситуации. Поверь, если дело в деньгах…

– Это здесь ни при чём! – вспылила Мона, комкая полотенце.

Она шмякнула бесформенный ком в рабочую сумку с пуантами, сняла гетры и собралась в душевую.

– Но ребёнок не может всё детство дышать сценической пылью! – догнал её впопыхах худрук.

Мона не сбавляла шаг; казалось, она на ходу обдумывает сказанное. Перед душевой она развернулась и холодно, чеканя каждое слово, ответила:

– Софья – не ребёнок. Она будущая артистка балета.

…И Соня послушно выбирала из контейнера одинаковый по длине стеклярус, похожий на жемчужные рисинки, сидя в швейной мастерской.

Иногда через рассохшиеся, шершавые от сора половицы шмыгал чёрный таракан.

«Видишь, детка, в театре даже тараканы носят фрак», – комментировала Тамара Львовна, бликуя очками. Она выполняла сложную вышивку на оперном камзоле тонкой гибкой иглой; точь-в-точь такую же загнал Моне в бедро дежурный врач в антракте, прямо через трико. Она выдержала укол молча, не мигая, а после спектакля закрылась в гримёрной и швырнула пуанты о стену.

Вскоре фамилия Моны исчезла из расписания очерёдности исполнения ролей.

Соня топталась у раздевалки, поджидая тётю. Она не понимала, как можно взять и вымарать человека из списка, оставив на его месте белую, воняющую канцелярской замазкой строку.

Коллеги преувеличенно бодро желали приме скорее вернуться к работе. Молодые солистки суеверно отводили глаза, кордебалет равнодушно возился у шкафчиков.

Высокий стройный мужчина нежно расцеловал Мону на улице и донес её сумку до такси; без грима он выглядел старше, и девочка не сразу узнала в нём премьера. Он галантно усадил их в машину и передал Моне отрывной листок с телефоном, шепнув: «Это один из лучших артрологов в стране. Сходи, не затягивай».

На Соню премьер привычно скосил глаз.

– Ещё увидимся, клоп, – предрёк он, легонько щёлкнув ее по носу на прощание.

Специалист в голубом халате рассматривал рентгеновские снимки Моны на свет, как кортадор, оценивающий качество мясной нарезки.

Она неторопливо листала журнал, ожидая вердикта.

Соня задрала ноги над кафельным полом, шурша бахилами. Едва уловимо пахло хлоркой. Больничного пола не хотелось касаться; девочка застыла, вцепившись в стул, с вытянутыми ногами.

– Софья, ты косолапишь, – заметила тётя, перелистывая страницу. – Будь добра, или выверни пятки вперёд, или опусти ноги.

Она выслушала приговор со спокойным лицом, поблагодарила за приём и окликнула племянницу.

– Я советую решаться в ближайшее время, – убеждал доктор, заполняя бумажки.

Ему явно жаль было заканчивать консультацию. Он принялся расписывать этапы лечения, но Мона встала, накинула ремешок от сумки на плечо и повторила:

– Спасибо, я поняла.

– Да что вы поняли, барышня, – вздохнул он ей вслед. – Показались для галочки, а поступите всё равно по-своему. Будете выступать на уколах до последнего, а потом инвалидная коляска…