– Обнаглела?! Сидела всю репетицию, музыку включала-выключала, и нет сил?

– Это тяжёлая и ответственная работа, я испытываю колоссальные моральные и физические перегрузки!

– Ща получишь чайным пакетиком в лоб!

– Ну тогда пусть Сонька…

– Меня, вообще-то, спиной уронили, – кашлянула Соня.

– Вот-вот, – поддержала Инка. – А Оленьку нашу – головой, в детстве.

– Как ты разговариваешь с Матерью! – Ольга лягнула воздух рядом с Инкой. – Надо было сплавить тебя к бабке с самого начала, а самой затусить с Волком, отличный бы получился балет!..

…Смутная мысль, ежом перекатывавшаяся в голове у Сони, кольнула её.

На днях тётя заглядывала к ней в комнату перед отбытием на фуршет – фальшивый ужин с фальшивыми людьми. Вертикальная ямочка у неё на подбородке подрагивала от предвкушения; Мона улыбалась.

Соня поднялась на цыпочки, чтобы застегнуть ей молнию на платье. Позвоночник Моны, похожий на нить крупного жемчуга, вшитую под кожу, искривился, когда она взглянула на племянницу через плечо и промурлыкала:

– Говард интересуется, как тебе новый балет.

Ну конечно. Тогда она не обратила внимания – обожатели Моны давно утратили имена и черты, вылиняв до условных картонных фигур, вроде мишеней в тире.

– Парад психопатов, – ляпнула Соня в сердцах.

Трактовка хореографа неприятно поражала своей прямотой.

Холодная, равнодушная мать с расстройством психики, желая избавиться от дочери, отсылает её жить к бабушке на другой конец города. По пути Красная Шапочка, сама того не подозревая, сталкивается с маньяком, перекупившим дом.

Волк-маньяк не говорит ей, что бабушка уехала, и дом принадлежит ему. Он показывает девочке окольную дорогу, а сам спешит домой, чтобы подготовиться к осуществлению садистских замыслов. Прибывшую позже к порогу гостью он уговорами заманивает внутрь, нападает на неё и, после непродолжительного, но бурного сопротивления, волочит её вниз, в подвал, чтобы истязать.

Во втором акте Красная Шапочка заперта в подвале. Связи с внешним миром у неё нет, только Волк, раз в несколько дней приносящий еду и измывающийся над ней. Постепенно она теряет надежду на спасение и становится безвольной игрушкой маньяка.

Тем временем её разыскивает Лесник – будущий муж её матери и отчим. Лесник – тайный педофил, и к матери Красной Шапочки сватался не случайно, очарованный девочкой. Исчезновение прелестной падчерицы заставило его броситься на поиски.

Волк впускает его в дом, и Лесник замечает внутри следы пребывания девочки. Силой заставив Волка отпереть подвал, Лесник спускается вниз и видит Красную Шапочку, полубезумную и истерзанную. Он уговаривает её уйти с ним, но она отталкивает его и забивается в угол.

Поверженный было Волк, придя в сознание, набрасывается на Лесника, и начинается битва двух маньяков. Девочка с ужасом наблюдает за ней из угла, слишком обессиленная, чтобы бежать.

Под конец появляется Бабушка Красной Шапочки, бодрая и вооружённая до зубов. Пристрелив обоих чудовищ, она приводит внучку в чувство. Одежда девочки вся пропитана кровью монстров; из подвала она выходит нагая, с окровавленными волосами, держа Бабушку за руку.

Балетные критики, заранее ознакомившись с либретто, трактовали финал постановки как победу феминизма над ужасами патриархата, а Бабушку провозглашали её символом. Ирония заключалась в том, что партию Бабушки исполнял парень, а главных женских ролей было всего две – Мать и Красная Шапочка: одна – безжалостная нарцисска, лишенная материнских чувств, а вторая – несчастная жертва.

…Мона, надевая серьги, с удовольствием примеряла слова племянницы так и эдак, внимательно всматриваясь в её лицо.

Соня умела прятать свои чувства, как мусор под ковёр, но с тётей это не срабатывало. Усталость, вечно подавляемое негодование от тётиных поздних выходов в свет и свиданий, чувство собственной ненужности – целый букет отразился на её физиономии. Она отвернулась; глаза заволокло слезами.

– Я обязательно ему передам, – пообещала Мона, чмокнув племянницу на прощание в висок.

Её уход был столь стремителен, что в воздухе мелькнула линия света от блеска её серёг.

Соня ощутила тревогу – слабую, неясную, но вполне реальную, и не силилась разгадать её, а напрасно.

Хореографа звали Говард.

***

Гладкие, отполированные бока автомобилей проезжали мимо.

Небо над набережной собиралось всплакнуть, а у Сони не было с собой зонта.

«Говард – упырь. Говард – палач. Подходящее имя для маньяка», – думала она, заворачивая мёрзнущие кулачки в рукава и переминаясь на месте.