– Давай, сокол! Давай примем!

Готовность сокола к принятию горячительных равных не имела. Звякнули рюмками. Выпили. Заброшенный заботами старших, Представитель ковырялся с банкой икры, пытаясь допотопным консервным ножом отодрать крышку и добраться до содержимого. Такой открывалки Представитель не токмо не видывал, но определенно и не слыхивал о таковской никогда.

– Варвар!
– Пожалел маршал, вырвал консервный нож у Представителя. Вот деревня! Дай помогу!

Сановник зло зыркнул на воина, маршал, памятуя печальный опыт Лаврова, припомнив необходимость привечать товарищей из братских партий, заулыбался, залопотал:

– Экий ты, брат... не боись... минута, и ты весь в икре!

Марь Пална, глядя в окно на снега, тянущиеся к горизонту, черные полосы лесов и одиноко дымящуюся трубу крохотного заводика, призналась Сановнику:

– Сто лет знаю Седого... а фамилию его не знаю, называл какие-то... сразу видно, липовые...

– Прут его фамилия, - обронил Сановник, думая о своем, - Павел Устинович Прут, сокращенно - ПУП.
– И засмеялся.

Похоже, Седой услышал "ПУП", а может и нет, а может, решил, что народ размечтался о супе, как случается после обильной выпивки.

– Прут, - едва слышно повторила Марь Пална.

Черная "Волга" плавно въехала на площадку перед Новодевичьим монастырем. Из машины вышла Марь Пална, нырнула в ворота в основании надвратной Преображенской церкви. Уперлась взором в единственный золоченый купол Смоленского собора и взяла правее к церкви, миновала раскидистое, много более, чем столетнее, дерево, оставив по правую руку палаты музея старинных изразцов. Вошла в Храм божий. Поднялась по загнутым краям вылизанных временем и сотнями тысяч ног ступеней, глянула вскользь на расписание церковных служб слева от еще одной двери в церковь. Пропустила горбунью, источавшую запах ладана и тлена, вошла...

Сотни свечей возносили скромные огни ликам святых. Купила три рублевые свечи. Проскользнула в зал, шла служба, с хоров доносилось пение... поп в белых облачениях читал неслышные Марь Палне церковные тексты.

Марь Пална зажгла все три свечи перед ликом Богоматери, вставила в крохотные латунные оправы, перекрестилась, приблизилась к резному алтарю.

Богомольные старушки по разному восприняли явление в этих стенах странно яркой, очевидно мирской особы: кто зашикал, кто пригвоздил злыми зрачками, кто оделил добрым взглядом, памятуя, что в церковь ходят не казнить, а прощать...

Марь Пална, глядя на алтарь, шептала, и если прислушаться, похоже, лишь одно всего слово: ...Прут... Прут!.. На молитву никак не походило. На счастье, в церквях слушают глас Божий или, в крайнем случае, прислушиваются к себе, а никак не к соседу, что - каждый согласиться есть привилегия служителей иных культов.

Марь Пална перекрестилась и пошла назад, на ступенях раздала деньги нищенкам в низкоповязанных платках.

Марь Пална обошла церковь сзади, проскользнула мимо Лопухинских палат, обошла могилы позади Смоленского собора и по аллейке с золотоглавым склепом и соловьевскими надгробиями по правую руку направилась к выходу. У циферблата солнечных часов на стене помещения церковной канцелярии встретила Мозгляка, не удивилась, лишь спросила:

– Гуляешь?

Мозгляк кивнул, сально засияв всеми порами:

– А ты?

– Тоже гуляю.
– Марь Пална стянула губы в трубочку, как всегда в миг напряженных размышлений, пошла в ворота.

...В машине шофер выбрался из дремы, не оборачиваясь сообщил:

– Герман Сергеевич велели к нему!

На вилле в стиле пьемонтского барокко, на берегу Боденского озера Мадзони устроил прием.

За столом, среди прочих, сидели Ребров, Лена Шестопалова и Цулко... Мадзони - гостеприимный хозяин виллы - рядом с Ребровым. В центре стола, на овальном голубом блюде метра в полтора возлежала запеченная рыбина. Глаза рыбины обладали странной, как у Джоконды, особенностью: куда бы вы ни направились, они смотрели на вас!

Мадзони часто склонялся к Реброву, что-то нашептывая. Ребров внимательно слушал, по губам его блуждала улыбка - упрямая, обнадеживающая? Не разобрать.

Наконец, Ребров вытер салфеткой рот. Поднялся, вслед за ним поднялся и Мадзони. Мужчины подошли к балюстраде, любуясь панорамой внизу.

– Значит, нет?
– Мадзони устал играть добряка, зрачки владельца "Банко ди Бари" сузились.

– Значит, нет.
– Любезность, расположение к хозяину виллы не покинули Реброва.

– Жаль.
– Мадзони развел руками.
– Я сделал все что мог...

Ребров сбежал по лестнице, у одной из двух ваз с цветами по обеим сторонам лестницы стояли двое с мотоциклетными шлемами. Парни скользнули по Реброву безразличными взглядами, будто видели впервые.

Ребров замер... дружелюбно вгляделся в обоих - все же помню - нет не ошибся! Приветливо кивнул.

На верху лестницы возник Мадзони, венчая широкий многоступенчатый пролет, как ожившая статуя.

Юноши с мотоциклетными шлемами посмотрели на Мадзони, легко читая только им ведомое в глазах хозяина, потом на Реброва и... также дружески кивнули.