Грубинский отпил чай, предложил Реброву:

– Не хотите?

– Спасибо!
– Отказался подследственный.

– Вчера, - сообщил Грубинский, - был в Вахтангова на "Турандот"... отпихнул лимон ложкой, сделал глоток, - не то... вот в шестидесятых, помню... или моложе был, острее восприятие...

Ребров молчал. Перед Грубинским лежали бумаги - результаты допросов вчерашних, позавчерашних, недельной и месячной давности.

– Мы уже четыре месяца с вами работаем?
– Уточнил Грубинский, точно зная день и час задержания Реброва.
– Отчего вы не хотите сказать, где документы?..

Ребров не скрывал:

– Это единственная гарантия, пусть слабая, моей безопасности...

– Весьма слабая...
– Грустно улыбнулся Грубинский, прихлопнул бумаги ладонью.
– Не для протокола... Воруют?

– Еще как...
– Подтвердил Ребров.

Грубинский пригубил чай:

– По вашим оценкам, сколько партийной валюты за рубежом... сотни тысяч? миллионы?

Ребров смотрел сквозь зарешеченное окно, прислушивался к трамвайным перезвонам:

– Сотни миллиардов!

– Да бросьте!
– Грубинский оторвался от чая.
– Не поверю... нет, ерунда какая-то... конечно, есть нечистоплотные партработники... один, другой... украдут сотню тысяч, но чтоб, как вы утверждаете...

– Я не утверждаю, - поправил Ребров, - вы спросили, я предположил...

– Верно, верно...
– охотно согласился Грубинский, потянул на себя листок из стопки.
– Фамилия вашей матери Ястржембская?

– Я уже говорил.
– Подтвердил Ребров.

– Полька...
– подполковни задумался.
– Я сам вот тоже не без польских кровей... с поляками круто взяли одно время, да и не только с ними... Ваша мать сидела...
– Полуспросил, полупотвердил Грубинский.
– Все отворачивались от таких... А ваш отец не отвернулся...
– Грубинский замолчал.

– Ребров, фамилия вашего отца?

Подследственный кивнул.

– Он и мать давно развелись?

– Давно, - подтвердил Ребров, - мне стукнуло восемнадцать, я хорошо отношусь к отцу... несмотря на его новую семью, на детей... он никогда не повышал голос... любил меня... сколько себя помню, не поднимал на меня руки...

– Естественно... не поднимал руки...
– Грубинский постучал ложечкой по стакану.
– Ребров же не ваш отец, наказывать чужого... не каждый способен...

– Что?
– Ребров вскочил, перевернув стул, перед глазами поплыло, решетка на окне стала изгибаться, задрожала, как горизонт в мареве жаркого дня и побежала складками, будто крупноячеистая сеть.

– А вы не знали?
– Грубинский паузой, потупленными глазами выразил сожаление.
– Вот видите... Ребров усыновил вас в полтора года...

– Значит, он и есть отец, - выдохнул подследственный.

– Так-то оно так...
– мудро заключил подполковник, - но есть и настоящий отец... чтоб там ни было, узнай я такое о себе, непременно б умолял... скажите кто отец?

– Кто отец?
– Повторил Ребров и поразился сухости во рту, непослушанию языка.

– Интересно?
– Повеселел Грубинский.
– А когда узнаете... У-ух! Нет, не буду раньше времени. Давайте заключим договор. Мы вам фамилию настоящего отца... вы нам документы... и разойдемся по-хорошему... суд вам вынесет символическое наказание... с учетом предварительного заключения на свободу прямо из зала суда... живите - наслаждайтесь...

– Нет.
– Отрубил Ребров.

– Зря.
– Грубинский налил в стакан заварку из гжельского заварного пузанчика пальца на четыре, сверху огулял струей крутого кипятка, перочинным ножиком отрезал ломтик лимона, опустил в чай, туда же перстами, три куска рафинада из коробки:

– С сахаром перебои... беда!.. не могу без сахара... мозги не работают, тяжело, работа умственная...
– рассмеялся, - небось клянете меня?.. вот, мол, дурак, сам про свою работу заявляет - умственная! Чего ж умственного?.. Хлестать чай с утра до ночи и ворошить протоколы...

Грубинский отпил чай, фыркнул - горячо, неожиданно поинтересовался:

– Вы давно в Вахтангова были?

– А что?
– С трудом разжал потрескавшиеся губы Ребров.

– Да нет, ничего...
– нотки извинения прозвучали в голосе подполковника: простите, мол, покорнейше, отрываю не ко времени, от созерцания решетки на окне.
– Зря, эх, зря...
– бормотнул Грубинский и хитро прищурился.
– А хотите, скажу про отца?.. За так... по дружбе... Огляделся, скользнул к входной двери, приоткрыл, шуганул охранника, чтоб не дремал, дернулся, сел, отпил глоток, будто призывая на помощь все отпущенное мужество, выдохнул шепотом:

– Каганович!

В комнате повисла тишина.

Ребров с трудом унимал дрожь в пальцах, смирял желание выплеснуть остатки чая в лицо через стол.

– Пошутил... неудачно...
– признал Грубинский, - хотел, сказать, что сам отец народов... потом вспомнил, ко времени вашего рождения у него уж не фурчало, поди, лет десять как, а может больше... кстати...
– оживился подполковник.
– Вы-то как переносите вынужденное воздержание?..

Ребров молчал, в сотый раз пересчитывая число квадратов в решетке по вертикали и по горизонтали, и перемножая их.