Гости расположились в одной из гостиных, и когда Харрисон вошёл, ему пришлось пройти очередное испытание из рукопожатий и притворной любезности. Он волновался, нервничал по-детски, словно ребёнок перед выступлением в школьной пьесе. Херб не уловил относительного значения этого «абсолютно» и оделся, как на пикник на пляже. Он должен был предупредить его, чёрт возьми. Но потом Харрисон подумал о том, как забавно проявить неуважение к Реджине, а в зале его друг казался единственным с истинно мятежным духом.

Дьюк почти решился подняться в комнату, чтобы переодеться и снова стать настоящим собой, а не чертовой марионеткой, когда Леонора вошла в комнату вместе со своим вечным сопровождающим. Нервозность Харрисона сменилась болезненным беспокойством. На мгновение у него перехватило дыхание, как это случается с подростками на выпускном, когда появляется цыпочка, которая очень нравится.

Леонора была такой красивой, такой милой, такой похожей на его воспоминания. Одетая в платье пурпурно-голубого цвета, длиной до щиколоток, простое, без излишеств. Она была без очков, а волосы собрала, и когда поворачивалась, чтобы с кем-то поздороваться, то вид её белой шеи заставлял Харрисона отводить взгляд. Однако, стараясь не смотреть на неё, он не мог не думать о пленённом одеянием теле и о том, как ему хотелось бы освободить его от такого рабства. И избавить себя от помешательства представлять Лео всегда обнаженной в своих объятиях.

Боже, он идиот. Харрисон был близок к безумию. И если он собирается вести себя как пьяница, с мыслями, застрявшими между сном, кошмаром и паранойей — ему стоит выпить. Харрисон на лету взял бокал шампанского с подноса официанта, похожего на Адониса. Выпил в один глоток, словно находился в одном из баров Боготы и пил агуардиенте с анисом. Затем Дьюк заставил себя обратить свое внимание на других женщин, присутствующих в зале.

Очевидно, Реджина не сумела сделать такой же отбор, как среди прислуги и пригласить только уродливых гостей. Многочисленные дамы, вероятно родственницы или подруги продюсера — среди них он заметил пару очень красивых молодых женщин — постоянно направляли на Харрисона интригующие и озорные взгляды. Тем не менее, он хотел познакомиться с ними так же, как стремился заразиться герпесом. С нулевым энтузиазмом. Он был слишком занят притворяться, что присутствие Леоноры скользит по нему, как шампанское по его горлу: безостановочно и почти безвкусно.

В этот момент Херб, которому в голову пришла странная идея, подошел к Леоноре и представился. Леонора улыбнулась ему непринужденно и добродушно, слегка покраснев. Чёрт, она продолжала краснеть.

«Разве в двадцать первом веке взрослая женщина может так краснеть? И может ли взрослая женщина, которая так краснеет в двадцать первом веке, быть такой чувственной в постели?»

Он должен перестать мыслить подобно, иначе рискует продемонстрировать присутствующим гротескную эрекцию в штанах своего проклятого полуфрака. Дьюк упорно продолжил притворяться ничем в мире незаинтересованным и погружённым в мысли (можно было подумать умные и глубокие), но все они имели отношение лишь к красивой женщине с цветущим телом. Он представлял её лежащей рядом с ним на кровати, принадлежащей только ему…

Когда Харрисон понял, что Херб, Леонора и её спутник — все вместе приближаются, он почти выругался вслух. Эти несколько шагов показались ему ступенями, ведущими к пахнущему клубникой Эдему или на эшафот старых воспоминаний.

— Ты знаком с мисс Такер, не так ли, Харрисон? — спросил его Херб, подмигивая.

Дьюк ничего не ответил, лишь кивнул, что могло означать всё и ничего. Тем не менее, взглянул на Лео. Сколько времени он не видел её так близко?

Дьюк ещё раз вспомнил, как целовал её и потом медленно проникал, глядя в глаза и зовя по имени. На мгновение — греховное и чудесное мгновение — у него создалось впечатление, что, пожимая ему руку в приветственном жесте, Леонора думала о том же.

Затем Херб представил ему Джулиана Махони, и эти чары превратились в гнев и жажду мести. Джулиан, несомненно, мужчина привлекательный, хотя его красота немного слащавая.

— Я и моя Леонора любим ваши романы, — заявил он Харрисону, подчеркивая «моя».

Леонора вздрогнула, смутившись, и Харрисон сделал вывод, что Джулиан знает. Знает о них двоих. Он спросил себя, в каком ключе она рассказала: как женщина, которая не может позабыть другого мужчину и раскрывает неизгладимую вину. Или сделала это как та, кто уже его позабыла и болтает о пустяках прошлого.

— Как ты? — спросила его Леонора, пока Херб и Джулиан общались между собой. Её взволнованная улыбка позволила Харрисону надеяться, что всё случилось по первому варианту.

Смысла надеяться не было — он не собирался и не мог с ней сближаться, между ними больше ничего не произойдёт, а прошлое должно превратиться в инопланетный мир, погружённый в пыль. Поэтому надеяться, что Лео его любит ни к чему не приведёт — одно лишь эгоистичное желание.

— Очень хорошо, — ответил он ей.

— Ты не спросишь, как я?

— Я вижу, как ты поживаешь, мне кажется, замечательно.

— Ты странный, одет как джентльмен.

— Быть может, потому что я не джентльмен?

Леонора приблизилась к нему поближе. Она пахла клубникой и чем-то цитрусовым, возможно, лимоном или мандарином.

— О нет, в своём стиле ты джентльмен, — сказала она ему шепотом. — Ты проявляешь это, не заморачиваясь с церемониями, и включая кучу «пошли на х*й», но ты он.

Харрисон отступил на шаг на первый взгляд, чтобы взять ещё один бокал шампанского и вновь заглотил его, как не должен был делать джентльмен, лишь бы не дать услышать Леоноре биение своего сердца. У него в груди гремел охренительный концерт. Харрисон не был полностью уверен, что у него не дрожат руки; его тело желало Лео на примитивном уровне.