– Господин генерал, король просит вас последовать за мной. Ему нужно кое-что вам сказать. Дюмурье раскланялся с коллегами.

– Король или королева?
– поинтересовался он.

– Королева, сударь, но она не хотела, чтобы этим двум господам стало известно, что она приглашает вас к себе. Дюмурье покачал головой и пробормотал:

– Этого-то я и боялся!

– Вы отказываетесь, сударь?
– осведомился Вебер, поскольку это был он.

– Нет, нет, я иду с вами.

– Идемте. По еле-еле освещенному коридору лакей проводил Дюмурье до покоев королевы.

– Особа, которую пригласили ваше величество, - доложил лакей, даже не назвав фамилию генерала. Дюмурье вошел. Никогда у него так бешено не колотилось сердце, даже когда он шел в атаку или врывался через пролом в стене в крепость. Он понимал: никогда еще он не подвергался такой опасности. Дорога, которая только что открылась перед ним, была усеяна либо трупами, либо поверженными, и он, ступая на нее, мог споткнуться о тела Калона, Неккера, Мирабо, Барнава, Лафайета. Королева стремительно расхаживала взад-вперед по комнате, лицо у нее было красно-багровое. Дюмурье остановился на пороге, и дверь за ним затворилась. Королева, величественная и взбешенная, подошла к нему.

– Сударь, - обратилась она к Дюмурье, беря сразу по своему обыкновению быка за рога, - вы теперь всемогущи, но это благодаря народу, а народ очень скоро низвергает своих идолов. Говорят, вы весьма способны, надеюсь, у вас хватит способности понять, что ни король, ни я не можем выносить все эти нововведения. Ваша Конституция - это воздушный колокол, королевская власть задыхается под ним из-за недостатка воздуха. Я послала за вами, чтобы сказать: прежде чем вы зайдете чересчур далеко, вы должны принять решение и выбрать между нами и якобинцами.

– Государыня, - отвечал Дюмурье, - я в отчаянии из-за тягостной откровенности вашего величества, но я ждал чего-нибудь в этом роде, когда догадался, что королева прячется за портьерой.

– В таком случае вы подготовили ответ?
– поинтересовалась королева.

– Вот он, государыня. Я стою между королем и нацией, но прежде всего я служу отечеству.

– Отечеству! Отечеству!
– повторила королева.
– Король теперь ничто. Все служат отечеству, и никто - ему!

– Король, государыня, всегда король, но он присягнул Конституции, и с того дня, как была произнесена эта присяга, король обязан быть одним из первых рабов Конституции.

– Вынужденная присяга, сударь, присягой не считается! Дюмурье, искусный актер, несколько секунд молчал, глядя с глубоким сожалением на королеву.

– Государыня, - наконец промолвил он, - позвольте мне вас уверить, что ваша собственная безопасность, безопасность короля и ваших августейших детей связана с этой Конституцией, которую вы так ненавидите и которая спасет вас, если вы согласитесь принять от нее спасение... Я сослужил бы скверную службу вам, государыня, и королю, если бы говорил иначе. Королева властным жестом прервала его.

– Ах, сударь, сударь, заверяю вас, вы избрали ложный путь!
– бросила она и с нескрывемой угрозой добавила: - Поберегитесь!

– Государыня, - с совершенным спокойствием отвечал Дюмурье, - мне шестой десяток, моя жизнь прошла среди опасностей, и, принимая министерство, я сказал себе, что связанные с этим опасности ничуть не больше, чем те, которых я избег.

– А, так вы еще и клевещете на меня, сударь!
– хлопнув в ладоши, вскричала королева.

– Я клевещу на вас, государыня?

– Да! Да! Хотите, я растолкую вам смысл слов, которые вы только что произнесли?

– Растолкуйте, ваше величество.

– Вы сейчас сказали, что я спообна приказать убить вас. О, сударь!.. И две слезинки выкатились из глаз королевы. Дюмурье весьма это обрадовало; он узнал то, что хотел узнать: осталась ли хоть одна звучащая струна в этом иссушенном сердце.

– Упаси меня Боже, государыня, нанести подобное оскорбление своей королеве!
– воскликнул он.
– Ваше величество по природе слишком великодушны и благородны, чтобы даже самому ожесточенному врагу вашего величества пришло в голову подобное подозрение. Королева неоднократно героически давала тому доказательства, чем восхищала и привязывала меня к себе.

– Вы правду говорите, сударь?
– спросила королева голосом, в котором звучало одно только волнение.

– Клянусь честью, государыня, да!

– В таком случае извините меня, - сказала Мария Антунетта, - и дайте мне руку: я так ослабела, что временами готова упасть. Она вправду побледнела и чуть откинула голову. Так оно было на самом деле или то было одно из чудовищных притворств обольстительницы Медеи, в которых она столь искусна? Дюмурье при всей своей хитрости попался на эту удочку, а может быть, оказался хитрее королевы и лишь притворился, будто попался.