– Не похож будто, сказываешь, Фоминишна? Так ли? Глаза у Мити словно мои...

– Цвет переменится с годами... Темные глаза у него будут, материнские...

– Эх, Фоминишна, кабы ты мне сынка принесла...
– со вздохом сказал Иван после недолгого молчания.
– Любил бы я его пуще ока.

– Погоди, Иван Васильевич, Бог даст.

– И, кажется, всякую прихоть бы твою я тогда исполнил... И отказа бы ты ни в чем не ведала.

– На слове поймаю, государь великий князь, смотри, не спорься потом... А чего попрошу, не знаешь?

– Где же мне угадать думы, Фоминишна!

– А попрошу я немногого на первый раз, - кокетливо продолжала София.
– Хочу я храм Божий выстроить, так место мне для него выбрать дозволь...

– Выбирай на добрую радость! Для храма в Москве найдется много места, - не угадывая хитрой уловки жены, сказал Иван.

– Спасибо, Иван Васильевич! Спасибо. Во имя твоего ангела и храм тот будет! Так отдашь ты мне Ордынское подворье...

– Ордынское подворье?
– нахмурив брови, переспросил Иван.
– Опять ты, Фоминишна! Словно не ведаешь, что живут там татарские князьки по уговору. Я позволил им...

– Оттого и прошу, что не следует тут жить татарве поганой!
– горячо возразила София.
– Виданное ли дело среди храмов и монастырей, вблизи двора великокняжеского такой срам терпеть!

– Фоминишна!

– Не могу я, Иван Васильевич, великий князь, не могу! Сердце мое не терпит. Ни деды мои, ни отец, ни дядья - никто Орде не кланялся, а ты, московский князь, ты, сильный государь, не хочешь татарву прогнать! Тебе они должны дань платить, тебе в пояс кланяться да челом бить, а ты себя в позор даешь!

Иван стукнул посохом, так рассердила его эта неразумная, пылкая речь.

– Не след бы мне говорить с тобою о таком деле, да очень ты меня за сердце взяла... Умная ты, Фоминишна, куда толковее баб наших, а все же волос долог, да рассудок короче носа воробьиного... Да... Прогони я татарских князьков, послушайся бабьего голоса, а коли Орда-то вновь нахлынет. Станут опять села жечь, посады, города. Станут народ бить и в холопы к себе забирать. А потом сюда, на Москву, свои полчища двинут. Ладно ль будет, Фоминишна, а? Нагляделся я при отце своем на те беды великие.

– Так по-твоему терпеть надо?! Батожьем бьют, а ты ниже кланяйся?.. Дани требуют, а ты вдвойне тащи?! Не для того я за тебя, за московского великого князя, замуж шла, Иван Васильевич! Не того ожидала я, с родною землею расставаясь!.. Сам ведаешь, могла я быть королевою французскою, но не желала вере православной изменять да на тебя, великий князь, надеялась! Думала: прискучило тебе голову клонить перед нехристями да с почетом и дарами встречать их послов...

Иван сложил руки на посохе и, опустив на них подбородок, зорким взором смотрел на молодую женщину, так смело и пылко высказывавшую ему свои порицания.

Гордый и властительный князь, он привык к покорности и послушанию. Его строгий, блестящий взгляд наводил страх на приближенных, и случалось, что женщины не могли вынести этого сурового взора и лишались чувств. Прежде чем сделать доклад великому князю, придворные, дьяки и другие чины справлялись друг у друга, в каком расположении духа Иван Васильевич, а вот София словно ничего не боится.

Эта мысль забавляла Ивана III, и он многое позволял своей умнице и красавице жене, воспитанной при иных нравах и обычаях, чем русская замкнутая теремная жизнь того века, которая научила женщин хитрить и лукавить, так как и тогда молодое сердце жадно просило любви, а молодецкая кровь ключом кипела, но всякое откровенное проявление чувства считалось зазорным.

Иван Васильевич не прерывал речи жены. Он только продолжал смотреть на нее долгим проницательным взглядом, и даже смелой Софии становилось неловко и жутко.

Милость и гнев - все зависело от минутного настроения.

– Точно силы ратной не хватит у тебя, великий князь, - все более волнуясь, говорила София.
– Молвишь слово, и все князья удельные как один человек за свободу Руси встать должны. Кликнешь клич, и Новгород буйный, и Псков хлебосольный - все стеной встанут! Сказываешь: разорять Орда вотчину твою начнет - так разве прогнать нехристей силы не хватит? Вспомни Куликову битву, Иван Васильевич... Вспомни...

– Эх, Фоминишна, - возразил, наконец, Иван, - просто слово молвится, но не скоро дело деется... Спросила бы ты, головушка неразумная, отчего иногда мне не спится до белого света, отчего на пиру подчас даже вино заморское и то не веселит... Одна забота есть, Фоминишна, великая забота! Да только умно да хитро, да осторожно надо дело делать... Так-то, не по-бабьему!..

– Значит, есть она...
– начала было София, но Иван сделал повелительный жест и молодая женщина замолчала, жадно внимая словам великого князя.