— Падре Рафаэль спорит с доктором, — шепотом пояснил Хосе. — Твой брат рассказал им, что ты хочешь позвать к Антону нашего врача.

Килиан нахмурился и вышел в коридор. Из кабинета Мануэля доносились возмущенные мужские голоса, среди которых он различил голос брата. Килиан без стука открыл дверь, и все тут же замолчали.

Мануэль сидел за столом; перед ним стояли Хакобо и падре Рафаэль.

— Какие-то проблемы? — напрямую спросил Килиан.

— Боюсь, что да, Килиан, — тут же ответил падре Рафаэль, багровый от негодования. — Если хочешь знать мое мнение, мне не кажется правильным, чтобы колдуны приближались к твоему отцу. Уж если наша медицина оказалась бессильной перед его болезнью — значит, так повелел Бог, единый и всемогущий. Можем ли мы допустить, чтобы какой-то язычник прикасался к нему грязными руками? Это же просто смешно!

Килиан бросил на брата укоризненный взгляд. Они могли бы избежать подобной ситуации, если бы Хакобо меньше болтал языком.

— Мой отец... — начал Килиан, сверля взглядом Хакобо. — Наш отец разделил свою жизнь между Пасолобино и Фернандо-По. Я бы сказал, он провел здесь половину жизни. И я не вижу причин, почему он не может проститься с этим миром, отдав должные почести каждой его части.

— Потому что это неправильно! — выкрикнул священник. — Как можно сравнивать? Твой отец всегда был добрым католиком. То, что ты хочешь сделать — просто абсурдно!

— Была бы здесь мама, — перебил Хакобо, — она бы вправила тебе мозги!

— Но ее здесь нет, Хакобо! — крикнул Килиан. — Ее здесь нет!

Вконец удрученный поведением брата, Килиан сел на стул перед столом Мануэля и упавшим голосом спросил, словно сам себе не веря: — Неужели на острове есть гражданский или церковный закон, запрещающий неграм молиться о душе белого?

— Нет, таких законов не существует, — резко ответил у него за спиной падре Рафаэль, семеня по комнате и сложив руки на толстом животе. — Вот только выбрось это из головы, Килиан. Тебе ведь от негра нужна не молитва; ты хочешь, чтобы он вылечил твоего отца, ведь так? Ты ставишь под сомнение не только действия врачей, но и волю Бога. Это грех, сын мой. Ты требуешь ответа у Бога. Более того: ты бросаешь вызов Богу.

Он повернулся к доктору.

— Мануэль, скажи ему хоть ты, что это... что это — совершенная глупость!

Мануэль посмотрел на Килиана и вздохнул.

— Ему уже ничем не помочь, Килиан, — сказал он, — ни средствами нашей медицины, ни средствами буби. То, что ты пытаешься сделать, будет лишь потерей времени. И не только. Хотя прямого запрета на это и нет, но, если об этом узнает Гарус, он будет в ярости. Вряд ли он нас похвалит, если узнает, что мы, белые люди, отправляем негритянские обряды. — Его пальцы нервно забарабанили по столу. — Сам понимаешь, это не повод для шуток, тем более сейчас, когда остров охвачен духом... независимости.

— Я надеюсь на молчание Хосе, — упрямо заявил Килиан. — А также на ваше. Что-нибудь еще?

Падре Рафаэль поджал губы и покачал головой, выражая свое неприятие столь непостижимого упорства Килиана. Затем сердито направился к двери. Уже коснувшись дверной ручки, он обернулся и произнес:

— Хорошо, делай, как знаешь, но имей в виду, что после этого... этого безобразия, — на миг он задумался, стараясь подобрать наиболее приличное слово, — я его исповедую и причащу.

В кабинете повисло неловкое молчание. Хакобо, молчавший, пока другие спорили, принялся расхаживать по кабинету, нервно приглаживая волосы и время от времени скептически фыркая.

Наконец, он сел рядом с братом.

— Он и мой отец, Килиан, — сказал Хакобо. — Ты не можешь это сделать без моего согласия.

— И чем тебе помешало то, что я хотел сделать? — в отчаянии выкрикнул Килиан. — Чего ты этим добился? Что в этом плохого, Хакобо? А вдруг ему поможет?.. Мануэль, ты же сам рассказывал о свойствах целебных растений, которые изучаешь?..

Мануэль сокрушенно покачал головой.

Килиан оперся локтями на стол, сжав ладонями виски. Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться перед ними.

— Ему всего пятьдесят шесть лет, черт побери! Ты знаешь, сколько внуков у Хосе? А папа никогда не увидит своих! Он не знал другой жизни, кроме работы, гнул спину, чтобы добиться лучшей жизни для нас, для нашей семьи, для нашего дома... Это несправедливо. Нет. Так не должно быть.

— Ладно, делай, как знаешь, — вздохнул Хакобо, сдавшись перед умоляющим тоном брата. — Но учти: я не желаю ничего об этом знать.

— А ты, Мануэль, что скажешь? — покосился Килиан на врача.

— Окончательное решение принимаю не я, — ответил Мануэль. — Я очень ценю тебя, Килиан. В смысле, ценю вас обоих, Хакобо, — тут же поправился он. — Видите ли, этот обряд ему, конечно, не повредит, но и не поможет. Так что лично мне все равно, что вы будете делать — вернее, что будешь делать ты, Килиан, — пожал он плечами. — После стольких лет на Фернандо-По меня трудно чем-то удивить.

На следующее утро, когда прибыл колдун или, как его здесь называли, тьянтьо, Антон находился практически без сознания, что-то неразборчиво бормоча в бреду, называя чьи-то незнакомые имена и порой улыбаясь. Затем поднял страдальческий взгляд и пожаловался, что ему трудно дышать.

В палату отца Килиана сопровождали лишь Хосе с дочерью.

Войдя в палату, шаман и целитель буби поблагодарил белого человека за щедрые подарки, присланные ему через Симона, после чего стал готовиться к обряду. Первым делом он надел диковинного вида шляпу с перьями, и длинную соломенную юбку; затем зажег бамбуковую палочку. После этого начал привязывать к рукам, ногам, шее и талии Антона всевозможные амулеты. Хосе почтительно наблюдал за ним, опустив голову и скрестив на груди руки, а его дочь бесшумно двигалась по палате, прилежно и спокойно выполняя указания целителя. Амулеты являли собой всевозможные раковины, птичьи перья, клочки овечьей шерсти и листья священного дерева ико.