Килиан молча наблюдал за этой сценой, не вмешиваясь. Он узнал предметы, висевшие у входа в Биссаппоо и отгоняющие злых духов. Видя, как его отца украшают подобным образом, какая-то часть его существа на миг пожалела, что он не послушался брата. Но тут же в другом уголке сердца словно вспыхнул наивный и непостижимый огонек надежды, рожденный деревенскими рассказами о всевозможных чудесах; Килиан вспомнил детство и статую Веры в Сарагосе, что поддерживала твердой рукой обессилевшего мужчину. Он не сводил глаз с Антона, ожидая, что сейчас тот улыбнется прежней открытой улыбкой, расправит окрепшие мускулы, и всем станет ясно, что тревога была ложной и это — всего лишь грипп или приступ малярии, или обычная усталость после долгого путешествия...

Колдун отстегнул от пояса высушенную тыкву, полную маленьких раковин, и начал ритуал. Призвав духов, он попросил их выявить болезнь, ее причину и способы лечения. Затем достал из кожаного мешочка два гладких круглых камешка и положил их один на другой. Хосе объяснил, что этими камнями выясняют выяснить, излечима болезнь или смертельна.

Чародей шептал, свистел, бормотал. Килиан не понимал ни вопросов, ни ответов. Под конец, когда Хосе перевел ему окончательный диагноз: больной не исполнил своих обязательств перед умершими родственниками и теперь, вероятно, умрет, — последний слабый лучик надежды угас, и сердце Килиана заполнила пустота. Он поклонился и, понимая, чего ждет от него Хосе, пообещал колдуну, что не повторит ошибок отца и не забудет о своих обязательствах перед покойными родственниками.

Шаман удовлетворенно кивнул, собрал вещи и вышел.

— Ты правильно поступил, Килиан, — заметил Хосе, кладя руку ему на плечо, польщенный таким уважением юноши к традициям буби.

Но, конечно, Килиана не могли утешить слова Хосе. Он подтащил к себе стул и сел рядом с отцом. Дочь Хосе застенчиво улыбнулась, но Килиан не ответил. Поправив сбившиеся простыни, она вышла из палаты; Хосе последовал за ней.

Килиан долго сжимал с ладонях отцовскую руку, чувствуя болезненный жар его тела. Лопасти вентилятора под потолком медленно и тяжело вращались, мерно и монотонно отсчитывая секунды, беспощадно разрушали ложное спокойствие в душе Килиана.

Прошло немало времени, прежде чем в палату вошел Хакобо в сопровождении падре Рафаэля. Наблюдая, как Антон принимает святое апостольское причастие из рук священника, братья замерли в столь же благоговейной позе, в какой стоял Хосе перед колдуном-буби. Вскоре, словно почувствовав присутствие обоих сыновей, Антон занервничал так, что ничто не могло его успокоить: ни увещевания мужчин, ни заботы медсестры, которую позвал встревоженный Хакобо, ни новая доза морфина, введенная Мануэлем по просьбе братьев. Отец сжимал руки сыновей с неожиданной силой и водил головой из стороны в сторону, словно сражаясь против какой-то огромной неведомой силы.

Внезапно Антон открыл глаза и произнес ясным и чистым голосом:

— Торнадо. Жизнь — как торнадо. Покой, потом — яростный смерч, а затем — снова мир и покой.

Он закрыл глаза, морщины на его лице разгладились, и он вздохнул.

Дыхание было хриплым, сухим и прерывистым.

Килиан с тоской смотрел, как обостряются черты его лица, замирает дыхание, коченеет тело.

Это была смерть.

Он знал, что когда-то давно ужасный торнадо, который еще помнили старики, сравнял с землей плантацию; и лишь теперь Килиан в полной мере прочувствовал последние слова отца. До сих пор торнадо был для него на более чем смешением ветра, дождя и сильнейших электрических разрядов. Этому явлению всегда предшествовала удушающая жара; во время торнадо температура падала до двенадцати-двадцати градусов; а после дождя вновь воцарялась нещадная и невыносимая жара.

Однако на этот раз он не мог быть просто наблюдателем, ибо его собственный дух был частью этого смерча, бешено ревущего, сметающего все на своем пути.

Все началось с маленького белого облачка, вдруг появившегося в зените, посреди ясного неба; потом облачко стало быстро расти и темнеть, и в скором времени опустилось к самому горизонту. На миг Килиану показалось, что все живое прекратило существование; природа казалась вымершей.

Стояла поистине мертвая тишина; не слышно было ни звука.

Килиану вспомнились минуты затишья перед снежной бурей — обманчивая тишина и блаженное ощущение покоя и нереальности.

Теперь вокруг царила полная тишина — глубокая и торжественная. Затем послышались далекие раскаты грома и слабые еще вспышки молний. Гроза быстро приближалась, молнии сверкали все ярче; порой казалось, что воздух вот-вот загорится.

А затем налетел ветер: неудержимый, яростный, сметающий все вокруг.

Торнадо длился дольше обычной бури и закончился яростным потопом. Ветер и дождь неудержимо бушевали, грозя уничтожить мир, но, когда они наконец прекратились, воздух стал необычайно чистым и восхитительно прозрачным. Все живое воспрянуло с новой силой, словно после очистительного огня.

Точно так же после приступа оглушающего гнева Килиана охватил внезапный покой.

Позднее ему потребуются долгие годы, чтобы вернуть в душу этот покой и безмятежность.

Было решено, что тело Антона будет погребено на кладбище Санта-Исабель, где для него уже вырыли могилу.

Медсестры быстро обмыли и переодели тело под печальными взглядами Хакобо и Килиана. Дочь Хосе нарисовала у него на груди, напротив сердца, несколько крошечных точек.

— Да очистят твое тело эти знаки, нанесенные священной нтолой, — прошептала она. — Теперь наши предки примут тебя с такой же радостью и почетом, что и твои белые. Теперь ты сможешь без труда переходить из одной вечности в другую.