– Слушай, а ты тогда мне дай черновичок свой по этим твоим «первенцам свободы», – бесцеремонно оборвал его Прокушев. – Помнишь, ты доклад на конференции делал? А я что-нибудь из него своё сварганю. Договорились?

– Ладно, – сказал Вадим. – А разрешение когда дадут?

– Быстро. Ходатайство на тебя оформят и сразу перешлют.

– Слушай, а мне бы посмотреть, например, воспоминания Горбачевского, Вульфа… Закрытый фонд, говорят. Ну и к письмам Пушкина… Многие тоже нельзя нигде почитать…

– Пиши! Всё будет. Не дрейфь! Допуск ко всему получишь! – с уверенной лёгкостью пообещал Прокушев и постучал себя кулаком в грудь. – Я тебе обещаю!

Они только пару раз сходили вместе в библиотеку. Недели через две Юрка, забирая несколько объёмных тетрадок «черновичка» по декабристам, клятвенно заверил Чарышева, что все бумажки уже оформляются и своё обещание он обязательно сдержит:

– Понимаешь, дядька в загранкомандировку неожиданно уехал, – пояснил Юрка. – Как вернётся, тогда мы с тобой этот допуск к самым редчайшим раритетам сразу и получим. Там только печать осталось поставить. Ты потом меня за это всю жизнь благодарить будешь! Хотя, честно говоря, я терпеть не могу вот эту возню со всем этим старьём архивным… У меня на пыль эту аллергия жуткая. Я даже… Даже запаха её не переношу… – и он закрыл ладонью себе нос и презрительно поморщился.

В последующие дни каждый приход Чарышева в музейную библиотеку обязательно начинался с визита на второй этаж. Он заходил в крохотную приёмную директора и спрашивал у секретаря:

– Ходатайство из Министерства культуры на меня не приходило?

И ему постоянно отвечали со снисходительной улыбкой:

– Нет, молодой человек, не приходило.

В конце апреля 1988 года почти каждый день шли дожди. Часто проливные. Вадим Чарышев ещё с прошлой осени, с того дня, как устроился дворником, стал ненавидеть любые осадки. Потому что для него они всегда означали непременный внеплановый выход на тягостную и муторную работу.

Комната на Малой Бронной, в которой он жил, располагалась рядом с бойлерной, в цокольном этаже дома. Это была коммунальная квартира. Она официально числилась нежилой и принадлежала ДЭЗу – дирекции по эксплуатации зданий. Но на самом деле в ней жили, кроме него, студенты-молодожёны и ворчливая старушка Фаина Яковлевна. Семейные жаловались ему, что ежемесячно платили смотрителю сорокарублёвую «дань» за своё неофициальное пристанище.

Чарышев убирал огромные дворы, прилегавшие к Бронной и Спиридоньевскому переулку. И тоже отдавал часть зарплаты за предоставленное жильё, которое ему не полагалось из-за прописки в общежитии. С учётом стипендии, у него оставалось девяносто рублей, которые обеспечивали, как ему казалось, приличное существование. Чарышев имел не только свой угол, но и мог покупать любые книжки. Даже недорогие антикварные.

Единственным жильцом, ожидавшим переселения, была Фаина Яковлевна. Остальных «по бумагам» не существовало и они были вынуждены жить в потаённой квартирке по строгой рекомендации техника-смотрителя: «Как мышки, не привлекая внимания».

Той апрельской ночью, холодной и промозглой, он убирался в самом дальнем закутке, который примыкал к Спиридоньевскому. Ещё за два дня до Первомая начальство потребовало «навести идеальный порядок на вверенных участках». И потому Вадим махал метлой старательно, зная, что утром все дворы будет обходить специальная комиссия.

Чарышев заметил эту женщину сразу. Она мелькала в полуночной темени приметным светлым пятнышком. Одета была простенько. Дешёвенькое болоньевое пальтишко. Вязаная шапочка. Грубоватые серые сапожки с тупыми носами.

Женщина всё время покашливала. И постоянно поправляла на носу очки с толстенными стёклами.

Она торопливо заходила в подъезды и, пробыв там две-три минуты, быстро выходила, беспокойно оглядываясь. И вновь направлялась к следующему дому. «Наверное, ищет кого-нибудь», – подумал Чарышев.

Закончив работу, он понёс инструменты в подсобку, которая располагалась в парадной соседнего дома. Вадим открыл тихонько дверь подъезда и сразу увидел эту женщину, бросавшую какие-то листочки в почтовые ящики. Только при свете он рассмотрел, что это была та самая «фифа» из библиотеки.

Заметив его, она испуганно шарахнулась, а Вадим радостно произнёс:

– Добрый вечер! – и тут же про себя отметил, что была она намного моложе, чем ему показалось вначале. В заблуждение вводила её полнота, добавлявшая ей какую-то несуразную солидность.

«Фифа» вначале оторопела. Скрестила на груди руки, будто готовясь отразить нападение, и только после этого, присмотревшись, сказала со вздохом облегчения:

– Привет, ненормальный!

– А вы… А ты чего тут, как лунатик, по ночам шастаешь?

«Фифа» замялась, закашлялась, а потом начала тяжело дыша, негромко объяснять:

– А я объявления разношу. Меня подруга попросила. Она заболела и… Вот я и стараюсь, чтобы к Первому мая успеть.

– Так давай я помогу.

«Фифа» решительно начала отказываться, но Вадим взял её за руку и, выйдя на улицу, добродушно спросил: