–– У него была такая привычка, ваше Высочество, не доходить до уборной, а мочиться на угол конюшни, – неторопливо повёл рассказ Джорджо Мерула. – А мессере Леонардо на крепостной стене, прямо над самой конюшней, установил лебёдку для испытания воздушного купола, к которому подвесил набитое песком человеческое чучело, равное весу человека…

–– Я решил испытать купол ночью при свете факелов, когда не будет толпы зевак… – обронил реплику Леонардо.

–– Да, именно ночью! – подтвердил Мерула. – И вот, когда мессере Леонардо решил проверить своё изобретение в действии, то, – как будто к месту, – в это время из своей каморки на угол конюшни притащился Джакопо Тузло… А его предупреждали ранее, что за это он будет наказан Господом, и тот будет попустительствовать сатане, чтобы он свалился на его голову… И вот, когда конюх пристроился к углу, – ночью-то темно и его не видать – мессере Леонардо отпустил с лебёдки купол с чучелом, и оно приземлилось ему прямо на плечи! Страх – рассказывать, что с ним потом сотворилось! – покачал головой негодующий секретарь. – Он обделался со всех сторон с таким усердием, с каким откормленному коню понадобилось бы тужиться месяц!.. В потёмках, накрытый куполом, ползает на коленях вокруг чучела, смердит, как несметная туча клопов, и просит чучело простить его за все содеянные им на углу конюшни зловонные грехи… В общем, насилу его успокоили, но полностью привести в чувство не удалось даже в госпитале Оспедале Маджоре!.. Отныне, прилежный и аккуратный, он и там теперь в уборной, когда идёт туда оправиться, вытаращив глаза, постоянно смотрит в потолок!

Герцог Людовико, задыхаясь от смеха, держался за ажурный ворот, оттягивая его, чтобы не задохнуться. Побагровевший, он долго не мог вымолвить и слова, а когда, наконец, пришёл в себя и отдышался, то уже смотрел на Леонардо не строго, а по-дружески.

–– А правда ли, что ты водил по Милану лошака в обществе музыкантов и рассказывал горожанам, что он говорящий, убеждая их разговорить его за награду в сто золотых сольдо? – вытирая лацканом камзола слёзы с глаз, спросил герцог.

––Правда, ваше Высочество! – ответил Леонардо.

–– И что?!.. Нашёлся хоть один идиот, попытавшийся разговорить животное?

–– Таких идиотов, ваше Высочество, в Милане оказалось гораздо больше, – ответил Джорджо Мерула за Леонардо. – И они заняли всю рыночную площадь…

–– Вот как?! – удивлённо вскинул брови Людовико Сфорца.

–– Думаю, что их было бы гораздо больше, если бы мессере Леонардо предложил награду в тысячу золотых сольдо!.. Уверен, что в этом случае к обычным гражданам присоединились бы и знатные сеньоры, вступив в единоборство с простым народом за попытку разговорить животное! Жадность – болезнь, поражающая, как и чума, всех, не разбирая кастовых различий…

–– Но зачем тебе это понадобилось, Леонардо?!

–– Я просто хотел устроить праздник веселья, только и всего…

–– Для чего?!

–– Для того, что мне необходимо было пристальнее вглядеться в лица смеющихся, чтобы понять, как работают мышцы лица во время смеха, и потом зарисовать их улыбки для возможных будущих картин… Ведь и в «Тайной Вечере», насколько вы знаете, ваше Высочество, я пользуюсь тем же методом.

–– Да, я знаю, – не переставал улыбаться герцог. – Не соскучишься с тобой, ей Богу!.. Монахи Мария делле Грацие жалуются, что ты очень медленно работаешь над «Тайной Вечерей», но я-то тебя понимаю…

–– Работа над картиной идёт медленно ещё и потому, ваше Высочество, что у меня нет подмастерьев, способных готовить краски, и мне всё приходится делать самому, а это отнимает у меня очень много времени… Я давно хочу обратиться к вам с просьбой позволить мне открыть при Дворе вашего Высочества Академию Живописи с набором в неё учеников…

Герцог Людовико задумался. Поглаживая мягкой холёной рукой свою чёрную окладистую бороду, он не торопился с ответом. Медленно вышагивая по залу приёмов, он тянул время.

–– Ты же знаешь, Леонардо, что я временно занимаю пост государя Ломбардии, – наконец ответил он после долговременной паузы. – Не сегодня-завтра моё опекунство над племянником Джан-Галеаццо закончится, и тогда он станет полноправным правителем… Позволь я тебе создать при Дворе Академию Живописи, но что будет с ней, когда на престол сядет мой племянник?!.. Мне не хотелось бы тебя огорчать, но моё и твоё начинание с началом его власти может быть разрушено!

Леонардо растерялся и не сразу понял, куда клонит Людовико Сфорца.

–– Что значит: «что с ней будет», ваше Высочество? – спросил он. – Джан-Галеаццо, как вы знаете, сам давно обучается у меня искусству живописи и мечтает об Академии… Ему ли разрушать начатое нами?! Он говорит мне, что, пока вы государь, я должен обратиться к вам, а он поддержит мою просьбу и будет содействовать её созданию…

–– Так-то оно так, Леонардо, но ты многого не знаешь о том, что творится в стенах этого королевского замка… Мы, к сожалению, не равны с тобой по происхождению, и всего я не могу тебе рассказать, хотя уверяю: с удовольствием бы это сделал, зная, что ты никогда не дашь мне плохого совета! – он приблизился к Леонардо и, понизив голос, едва слышно произнёс: – Ты великий мастер, Леонардо!.. Тебе доводилось что-нибудь слышать о Дионисиевом ухе?

–– Слуховой подслушивающей трубе, вделанной в стены дворца, с помощью которой прослушиваются все комнаты?! – удивлённо воскликнул Леонардо. – Что заставило вас… Ах, извините! – осёкся он, осознав, что его вопрос по поводу причины, побудившей герцога заговорить о подслушивающем устройстве останется не только без ответа, но и настроит его против него.

–– После женитьбы Джан-Галеаццо на Изабелле Арагонской и моего венчания с Беатриче д’Эсте между нами возникла стена отчуждения, – тихо и вкрадчиво прошептал герцог Людовико. – Это всё, что я могу тебе сказать… И я прошу тебя, Леонардо, в этой стене – « стене отчуждения» – сделать Дионисиево ухо! – он увидел, что Леонардо покраснел, и добавил жёстким голосом, не терпящим возражений: – Выполнишь мою волю, и тогда я позволю осуществиться твоей мечте об Академии Живописи!