Он сидел перед Стинером, глядя ему прямо в глаза и пытаясь силой своей умственной энергии заставить казначея сделать шаг, который мог бы спасти его – Каупервуда, – как бы мало это ни значило для Стинера в долгосрочной перспективе. Что более интересно, это его не волновало. Стинер, как он теперь понимал, всегда был пешкой в чьих-то руках. Несмотря на давление Молинауэра, Симпсона и Батлера, он предпринял попытку самостоятельно управлять этой пешкой. Поэтому он смотрел на него, как змея смотрит на мелкую птаху, исполненный решимости пробудить в нем эгоизм и корыстный интерес. Но Стинер в тот момент был так напуган, что с ним практически ничего нельзя было поделать. Его лицо было серовато-синим, веки и мешки под глазами набрякли, а губы и ладони были влажными. Боже, каким ничтожеством он выглядел!

– Ну конечно, Фрэнк! – в отчаянии воскликнул он. – Я знаю, что вы говорите правду. Но посмотрите на меня: в какой дыре я окажусь, если дам вам эти деньги! Что они тогда сделают со мной? Если бы вы только видели это моими глазами! Если бы вы не обратились к Батлеру до того, как встретились со мной!

– Как будто я мог встретиться с вами, Джордж, когда вы стреляли уток, а я писал во всевозможные места, пытаясь связаться с вами! Как бы мне это удалось? Нужно было срочно разбираться с делами. Кроме того, я считал, что Батлер обойдется со мной дружелюбнее, чем вышло. Но теперь нет смысла сердиться на меня за это, Джордж, тем более что вы не можете себе это позволить. Мы вместе в этом деле. Мы можем выплыть или утонуть, но это зависит только от нас и больше ни от кого, разве вы не понимаете? Батлер не смог или не захотел выполнить мою просьбу: убедить Симпсона и Молинауэра в необходимости поддержать торги. Они ведут свою игру. Они хотят убрать нас из бизнеса, разве не ясно? Отобрать все, что мы с вами успели собрать. Наше спасение зависит только от нас, Джордж, и поэтому я здесь. Если вы не дадите мне триста пятьдесят тысяч долларов – или хотя бы триста тысяч, – мы с вами разоримся. Причем для вас это будет хуже, чем для меня, Джордж, поскольку я не вовлечен в эти операции – по крайней мере, с юридической точки зрения. Но сейчас я думаю не об этом. Я хочу спасти нас обоих, проложить нам широкую дорогу до конца наших дней. Что бы они ни говорили или ни делали – в вашей власти спасти нас с моей помощью. Это будет выгодно для нас обоих, разве вы не видите? Я хочу спасти свой бизнес, чтобы иметь возможность спасти вашу репутацию и ваши деньги.

Он помедлил в надежде на то, что эти слова убедили Стинера, но тот по-прежнему дрожал всем телом.

– Но что я могу сделать, Фрэнк? – слабо проблеял он. – Я не могу пойти наперекор Молинауэру. Если я это сделаю, они возбудят дело против меня. Они могут это сделать. Не уговаривайте меня; я недостаточно силен. Если бы они ничего не знали, если бы вы им не сказали, то все могло быть иначе, но так… – Он горестно покачал головой, и его бледно-серые глаза страдальчески заблестели.

– Джордж, – ответил Каупервуд, который осознал, что только самые жесткие аргументы могут возыметь должный эффект, – не говорите о том, что я сделал. Я сделал то, что было необходимо. Вы потеряли самообладание и готовы совершить серьезную ошибку, но я не хочу, чтобы вы это сделали. Я инвестировал пятьсот тысяч долларов из городской казны – частично для вас, частично для себя, – но больше для вас, чем для себя (что, кстати, было неправдой), а вы колеблетесь в такой момент и не можете решить, стоит ли защищать ваши собственные интересы. Я не могу этого понять. Наступил кризис, Джордж. Акции падают везде. Мы с вами не одиноки в этой беде. Пожар вызвал панику, и вы не можете рассчитывать, что останетесь целы во время паники, если не постараетесь защитить себя. Вы говорите, что обязаны Молинауэру своей должностью и боитесь того, что он может сделать. Если вы посмотрите на ваше положение и на мое положение, то увидите, что не имеет особого значения, как он поступит, если я не разорюсь. Куда вы попадете, если я окажусь банкротом? Может быть, Молинауэр или кто-то еще придет вам на помощь и положит пятьсот тысяч долларов в городскую казну? Никто этого не сделает. Если Молинауэр и другие так пекутся о ваших интересах, то почему они сегодня не поддержали меня на бирже? Я скажу вам почему. Они хотят получить наши акции трамвайных компаний, и им наплевать, отправитесь ли вы после этого в тюрьму или нет. Если у вас осталась хоть капля благоразумия, послушайте меня. Я был верен вам, не так ли? Благодаря мне вы зарабатывали деньги – много денег. Если вы еще можете мыслить здраво, Джордж, то поедете в свой офис и выпишете мне чек на триста тысяч долларов. Ни с кем не встречайтесь и ничего не предпринимайте, пока не сделаете это. Вас не могут больнее зарезать за то, что вы оказались бараном, чем за то, что вы всю жизнь были овцой. Никто не может запретить вам выписать мне этот чек. Вы городской казначей. Когда я получу чек, то найду выход из положения и сполна расплачусь с вами на будущей неделе или через неделю; к тому времени паника точно уляжется. Когда эта ссуда вернется в казну, я позабочусь, чтобы вернуть пятьсот тысяч долларов немного позже. За три месяца или даже раньше я устрою дела так, что ваш баланс будет в полном порядке. В сущности, я могу сделать это за полмесяца после того, как снова встану на ноги. Все, что мне нужно, – это время. Тогда вы не потеряете свои активы, а если вы вернете деньги в казну, никто не причинит вам неприятностей. Скандал нужен им не больше, чем вам. Итак, что вы сделаете, Джордж? Молинауэр не может помешать вам выписать чек, точно так же, как я не могу принудить вас к этому. Ваша жизнь находится в ваших руках. Решайтесь!

Стинер стоял перед ним в нелепом раздумье, когда на самом деле его финансовое благополучие рушилось на глазах. Он боялся действовать. Он боялся Молинауэра, боялся Каупервуда, боялся жизни и самого себя. Мысли о панике и убытках не имели определенной связи с его деньгами и собственностью; скорее, они были связаны с его политическим статусом и положением в обществе. Лишь немногие люди обладают развитым чувством финансового благополучия и независимости. Они не знают, что значит распоряжаться богатством, иметь его в руках как источник власти и средства обмена. Им нужны деньги, но не ради денег. Они хотят иметь деньги для приобретения нехитрых удобств, в то время как финансист нуждается в деньгах ради того, что деньги контролируют, что они олицетворяют – положение в обществе, силу и власть. Каупервуд, в отличие от Стинера, нуждался в деньгах именно для этой цели. Поэтому Стинер с такой готовностью предоставил Каупервуду право действовать от его лица. Но теперь, когда он с большей ясностью осознал суть предложения Каупервуда, он испугался не на шутку, его рассудок помутился от осознания возможной враждебности и негодования Молинауэра, вероятного банкротства Каупервуда и его собственной неспособности противостоять реальным угрозам. Врожденные финансовые способности Каупервуда в этот момент не были утешением для Стинера. Банкир был слишком молод, слишком неопытен в людских кознях. Молинауэр был старше и богаче. То же самое относилось к Симпсону и Батлеру. Кроме того, Каупервуд сам признался, что находится в огромной опасности; фактически его загнали в угол. Это было наихудшее признание, какое он мог сделать перед Стинером, хотя в таких обстоятельствах ему не оставалось ничего иного, ибо казначей трусил перед лицом опасности.

Сейчас Стинер, пока они ехали в его офис, предавался мучительным размышлениям, бледный, поникший, не в состоянии собраться с мыслями и быстро, уверенно, энергично отстаивать собственные интересы. Каупервуд прервал его страдания, продолжив свою речь.

– Итак, Джордж, я хочу, чтобы вы объявили свое решение, – с напором сказал он. – Нам нельзя терять ни секунды. Передайте мне деньги, и я быстро выручу нас обоих. Говорю вам, нужно действовать без промедления. Не позволяйте этим людям запугивать вас. Они ведут свою игру, а вы – свою.

– Я не могу, Фрэнк, – наконец прошептал Стинер. Воспоминание о жестком, властном лице Молинауэра затмило страх за свое собственное будущее. – Мне нужно подумать. Прямо сейчас я ничего не смогу сделать. Стробик ушел от меня как раз перед встречей с вами, и я…

– Боже мой, Джордж! – презрительно воскликнул Каупервуд. – Только не говорите о Стробике! Сами подумайте, какое он имеет отношение к этому? Думайте о себе. Думайте о том, где вы окажетесь. Вам нужно думать о своем будущем, а не о Стробике.

– Знаю, Фрэнк, – прошептал Стинер. – Но, правда, я не вижу, как это можно сделать. Честное слово. Вы сами говорите, что не уверены, сможете ли поправить ваши дела, а триста тысяч долларов… Это еще триста тысяч долларов. Я не могу, Фрэнк, ей-богу не могу. Это будет неправильно. Кроме того, мне нужно сначала поговорить с Молинауэром.

– Господи, так вот оно что! – сердито выпалил Каупервуд, глядя на него с плохо скрываемым презрением. – Тогда вперед! Встречайтесь с Молинауэром! Пусть он скажет вам, как вы должны перерезать себе глотку ради его выгоды. Значит, будет неправильно ссудить мне еще триста тысяч долларов, зато будет правильно оставить без защиты заем в полмиллиона долларов и потерять его! Так будет правильнее, да? Это именно то, что вы предлагаете: потерять его, а заодно и все остальное. Я скажу вам, в чем дело, Джордж: вы потеряли рассудок. Первое известие от Молинауэра напугало вас до смерти, а теперь из-за этого вы рискуете своим состоянием, репутацией, положением в обществе – всем. Вы хоть понимаете, что будет, если я разорюсь? Вас объявят преступником, Джордж. Вы отправитесь в тюрьму. Тот самый Молинауэр, который теперь командует вами, будет последним, кто протянет вам руку помощи. Посмотрите на меня: я ведь помогал вам, не так ли? Разве я до сих пор не занимался вашими делами с большой выгодой для вас? Во имя всех святых, что на вас нашло? Почему вы боитесь?

Стинер собирался выдвинуть очередное бессильное возражение, когда дверь его конторы распахнулась и вошел Альберт Стайерс, управляющий его канцелярией. Стинер был слишком взволнован, чтобы обратить внимание на его появление, поэтому Каупервуд взял дело в свои руки.

– Что там такое, Альберт? – по-свойски спросил он.

– Мистер Сенгстэк от мистера Молинауэра хочет видеть мистера Стинера.

При звуках этого жуткого имени Стинер поник, как опавший лист. Каупервуд видел это. Он понял, что его последняя надежда получить триста тысяч долларов, скорее всего, пропала навсегда. Тем не менее он еще не хотел опускать руки.