Голос старика звучал глухо, печально и отстраненно. Ему не хотелось верить, что его дочь виновна, хотя он понимал, что это так. И хотя был человеком религиозным, он не хотел прибегать к моральным нотациям и призывать ее к покаянию. Он полагал, что некоторые отцы так бы и поступили, оказавшись на его месте. Другие родители, наверное, прикончили бы Каупервуда, втайне проведя расследование. Но это был не его путь. Для мести есть политика и коммерция, так что Каупервуд будет уничтожен. Но Эйлин наказывать он не станет.

– О, папа, – с неискренним возмущением проговорила Эйлин, – как ты можешь так говорить, если знаешь, что я не виновата? Когда я сама говорю об этом?

Старый ирландец с глубокой печалью наблюдал за этим представлением. Он чувствовал, как его заветная надежда рассыпается в прах. Батлер многого ожидал от будущего замужества дочери и ее положения в обществе. Ее могла ждать прекрасная партия с кем-нибудь из прекрасных молодых людей, она подарила бы ему внуков для утешения его старости.

– Мы больше не будем говорить об этом, дочка, – устало произнес он. – Ты всегда так радовала меня, что теперь я с трудом верю самому себе. Бог знает, я этого не хочу. Но ты теперь взрослая женщина, и если ты согрешила, то не думаю, что я смогу прекратить это. Конечно, я мог бы выгнать тебя из дому, как сделали бы многие отцы, но мне это противно. Однако если ты все же солгала мне… – он поднял руку, предупреждая протесты Эйлин, – …помни, что я обязательно все узнаю, и тогда во всей Филадельфии останется один из нас – или я, или тот, кто совратил тебя. Я доберусь до него. – Его тон стал более драматичным. – Я прижму его к стенке, а когда я это сделаю…

Он отвернул разъяренное лицо к стене, и Эйлин поняла, что, кроме нынешних неприятностей, Каупервуду придется иметь дело с ее отцом. Не потому ли Фрэнк так строго посмотрел на нее вчера вечером?

– Твоя мама умерла бы от горя, если бы подумала, что кто-то говорит плохо о тебе, – дрогнувшим голосом продолжал Батлер. – У этого человека есть семья, жена и дети. Ты не можешь желать им зла. Если я не ошибаюсь, у них и без того большие неприятности, с учетом того, что их ждет в ближайшем будущем. – Батлер слегка вздернул подбородок. – Ты красавица. Ты молода. У нас есть деньги. Десятки юношей были бы счастливы назвать тебя своей женой. Что бы ты ни думала или ни делала, не бросай свою жизнь на ветер. Не губи свою бессмертную душу. Не разбивай мое сердце окончательно.

Эйлин, по природе не злая, хотела бы расплакаться, борясь в душе между страстью и любовью к отцу. Она всем сердцем жалела отца, но ее верность Каупервуду была нерушима. Она хотела что-то еще сказать или возразить, но знала, что это бесполезно. Отец понимал, что она лжет.

– Тогда мне больше нечего сказать, отец, – ответила она и встала. Дневной свет угасал за окнами. Дверь внизу тихо хлопнула, это пришел один из ее братьев. О визите в библиотеку она, кажется, забыла. – Ты все равно не поверишь мне. Я невиновна.

Батлер поднял большую смуглую руку, призывая ее молчать. Эйлин поняла, что у отца нет сомнений в ее позорной связи и что мучительный разговор подошел к концу. Она повернулась и тихо вышла из кабинета. Батлер подождал, пока звук ее шагов не стих окончательно. Потом он встал и стиснул огромные кулаки.

– Негодяй! – произнес он. – Вот негодяй! Я выживу его из Филадельфии, даже если для этого понадобится потратить все до последнего доллара!

Каупервуд впервые в жизни столкнулся с проявлением любопытного феномена – оскорбленных родительских чувств. Хотя он точно не знал причину ярости Батлера, но догадывался, что тут замешана Эйлин. Он сам тоже был отцом. Его сын, Фрэнк-младший, не вызывал у него особых чувств. Но маленькая Лилиан с грациозной фигуркой и нимбом светлых волос вокруг головы всегда была мила его сердцу. Он не сомневался, что она вырастет в очаровательную женщину, и был готов на многое ради того, чтобы обеспечить ее будущее. Он говорил дочери, что у нее «глазки-пуговки», «ножки – кошачьи лапки» и маленькие «ладошки-монетки». Девочка обожала отца и часто вертелась то у его кресла в библиотеке, то в гостиной или рабочем кабинете, осыпая его вопросами.

Отношение к собственной дочери позволило ему яснее понять чувства Батлера к Эйлин. Он мог лишь гадать, что чувствовал бы, если бы это была его маленькая Лилиан, но все же не мог поверить, что он стал бы так терзаться и расстраивать дочь, если бы она была в возрасте Эйлин. Личная жизнь детей чаще всего не зависит от воли родителей, и любому отцу трудно руководить своим ребенком, кроме тех случаев, когда ребенок от природы послушен и готов к тому, чтобы родители распоряжались его жизнью.

Он саркастически улыбался, наблюдая, как судьба громоздит перед ним одно препятствие за другим. Пожар в Чикаго, несвоевременное отсутствие Стинера, безразличие Батлера, Симпсона и Молинауэра к его участи и участи казначея. А теперь еще и вероятное разоблачение его связи с Эйлин. Он еще не был вполне уверен в этом, но интуиция подсказывала ему, что случилось наихудшее.

Теперь он тревожился, как поведет себя и что станет говорить Эйлин, если отец вдруг устроит ей допрос. Хорошо бы заранее поговорить с ней! Но если он хочет погасить долг перед Батлером и выполнить другие требования, которые поступят сегодня или завтра, то нельзя терять ни минуты. Если он не расплатится с долгами, то будет вынужден признать свое банкротство. Гнев Батлера, встреча с Эйлин и грозившая ему опасность – все это временно отступило на задний план. Он сосредоточился на спасении своего состояния.