Он помедлил, ибо на Стинере лица не было, а была сплошная скорбь.

– Я не могу, Фрэнк, – заныл он. – Говорю вам, не могу! Если я это сделаю, они сживут меня со света. Они не отступятся. Вы не знаете этих людей!

В слабости и беспомощности Стинера Каупервуд увидел собственную горькую участь. Что можно сделать с таким человеком? Как укрепить его дух? Невозможно! Он всплеснул руками в бесконечном понимании, презрении и благородном равнодушии и направился к выходу. У двери он обернулся.

– Джордж! – сказал он. – Мне очень жаль. Я жалею вас, а не себя. В конце концов, я найду выход из положения. Но вы, Джордж, вы совершаете величайшую ошибку в своей жизни. Вы обнищаете, вас осудят как преступника, и во всем этом вам придется винить только себя. В нашем финансовом положении не было ни единого изъяна, если бы не случился пожар. Мои дела находятся в полном порядке, не считая падения котировок из-за биржевой паники. Вы сидите здесь, держите в руках целое состояние и позволяете кучке махинаторов и шантажистов, которые знают о моих или ваших делах не больше полевой мыши и не имеют к вам никакого интереса, кроме отъема ваших акций, запугивать вас и отвращать от единственного поступка, который может спасти вашу жизнь. Несчастные триста тысяч долларов, которые я верну через три-четыре недели в четырехкратном или пятикратном размере. Но вы предпочитаете видеть меня банкротом и отправиться в тюрьму. Я не могу этого понять, Джордж. Вы сошли с ума. Вам предстоит сожалеть об этом до конца ваших дней.

Он подождал несколько секунд, втайне надеясь, что эта тирада возымеет хоть какое-то действие. Но увидев, что Стинер по-прежнему остается вялой и беспомощной, ни на что не реагирующей массой, уныло покачал головой и вышел из комнаты.

Впервые в жизни Каупервуд проявил едва заметные признаки слабости или отчаяния. Он всегда считал забавной выдумкой греческий миф о человеке, которого преследовали фурии [29] , но теперь казалось, что злой рок идет за ним по пятам. Однако, невзирая на прихоти судьбы, он не был намерен сдаваться. Даже в тот момент, когда им овладело тягостное уныние, он вскинул голову, расправил плечи и зашагал так же энергично, как всегда.

В просторной приемной городского казначея он встретил Альберта Стайерса, главного клерка и секретаря Стинера. Они всегда обменивались со Стайерсом дружескими приветствиями и обсуждали разные незначительные сделки, связанные с городским займом, поскольку Стайерс лучше разбирался в финансовых тонкостях и бухгалтерии, чем его патрон.

При виде Стайерса у него внезапно мелькнула мысль о сертификатах городского займа на шестьдесят тысяч долларов, которую он держал в уме перед визитом к Стинеру. Он не поместил их в амортизационный фонд и сейчас не собирался этого делать – вернее, не мог, если только в ближайшее время не удастся собрать значительную сумму, – так как уже использовал сертификаты для погашения других срочных требований и не имел свободных денег, чтобы выкупить их из залога. В данный момент у него не было такого желания. По закону о сделках такого рода с городским казначейством он должен был сразу же депонировать их на городской кредитный счет и лишь после этого получить оплату по распоряжению казначея. Строго говоря, городской казначей по закону не должен был оплачивать такую сделку до тех пор, пока Каупервуд или его агенты не предоставят расписку из банка либо другой организации, где хранились средства амортизационного фонда, подтверждающую, что купленные на бирже сертификаты действительно размещены на депозите. На самом деле Стинер и Каупервуд по сговору давно игнорировали это положение закона. Каупервуд мог покупать сертификаты городского займа для амортизационного фонда, закладывать их где угодно по своему усмотрению и получать оплату из казны без всякой расписки. В конце каждого месяца необходимое количество сертификатов выкупалось из разных источников для восполнения недостачи. Но и эта схема периодически нарушалась, и дефицит не восполнялся, пока он пользовался заемными деньгами в спекулятивных целях. Это было вовсе незаконно, но ни Стинер, ни Каупервуд не волновались по этому поводу.

Препятствием, мешавшим проведению такой сделки, было предписание Стинера воздерживаться сейчас от покупки или продажи сертификатов городского займа, что переводило его отношения с городской казной на строго формальную основу. Он купил эти сертификаты до того, как получил уведомление, но не депонировал их. Сейчас он собирался забрать свой чек. Однако, возможно, старая и удобная система подведения баланса в конце месяца уже не имеет силы. Стайерс может попросить у него расписку в получении депозита. В таком случае он не сможет получить чек на шестьдесят тысяч долларов, поскольку у него не было сертификатов на депозит. Если же Стайерс закроет глаза на нарушение правил, он получит деньги, но вместе с тем появятся основания для его преследования по закону. Если он не успеет разместить сертификаты в нужном месте до банкротства, его могут обвинить в хищении городских средств. Однако он полагал, что даже теперь может избежать банкротства. Если какой-нибудь банк, где размещены его залоговые обязательства, решит смягчить свои условия или даст отсрочку, он не разорится. Будет ли Стинер поднимать шум, если он получит чек таким образом? Обратят ли на это внимание городские чиновники? Может ли окружной прокурор дать ход судебному расследованию по сделке, если Стинер направит жалобу? Едва ли, да и в любом случае из этого ничего не выйдет. Никакой суд присяжных не накажет его, принимая во внимание существующие отношения между ним и Стинером – отношения между поручителем и посредником, который осуществляет поручения. Кроме того, когда он получит деньги, то можно будет поставить сто к одному, что Стинер даже не подумает о них. Сделка будет причислена к разным невыполненным обязательствам, и никто не обратит на нее особого внимания. Вся эта ситуация промелькнула перед его внутренним взором, как вспышка молнии. Нужно рискнуть. Каупервуд остановился перед конторкой главного клерка.

– Альберт, – тихо сказал он. – Сегодня утром я приобрел сертификаты городского займа для амортизационного фонда на шестьдесят тысяч долларов. Не будете ли любезны передать чек на эту сумму моему курьеру завтра утром или выписать его для меня прямо сейчас? Я получил ваше уведомление о запрете на дальнейшие покупки. Сейчас я возвращаюсь в свою контору. Вы можете просто внести в амортизационный фонд восемьсот сертификатов по курсу от семидесяти пяти до восьмидесяти долларов за штуку. Потом я пришлю вам титульный список.

– Разумеется, мистер Каупервуд, разумеется, – с готовностью отозвался Альберт. – Акции летят к черту, не так ли? Надеюсь, вы не сильно пострадали?

– Не так уж сильно, Альберт, – с улыбкой сказал Каупервуд, пока главный клерк выписывал чек. Он гадал, может ли Стинер случайно выйти из кабинета и помешать этому. Это была законная сделка. Он имел право получить чек при условии, что он разместил сертификаты на депозите у попечителя фонда. Он напряженно ждал и наконец, когда чек оказался у него в руке, испустил вздох облегчения. Ну вот, по крайней мере, теперь у него есть шестьдесят тысяч долларов, а вечерняя работа позволит ему собрать еще семьдесят пять тысяч долларов наличными. Завтра он снова посетит Китчена и Уолтера Лейфа, офисы «Джей Кук и Кo» и «Эдвард Кларк и Кo» – весь длинный перечень людей и контор, которым он задолжал деньги, – и выяснит, что можно сделать. Если бы у него только было время! Если бы он мог получить хотя бы неделю!

Но в этом критическом положении у него как раз не было свободного времени. С семьюдесятью пятью тысячами долларов, полученными в виде ссуды от друзей, и шестьюдесятью тысячами долларов, полученными по чеку от Стайерса, Каупервуд погасил свою задолженность перед Джирардским банком и положил тридцать пять тысяч долларов в домашний сейф. Затем он обратился с последней просьбой к банкирам и финансистам, но они отказались помочь ему. Впрочем, в этот час он не стал жалеть себя. Он посмотрел из окна своего кабинета на маленький двор и вздохнул. Что еще он мог сделать? Он отправил послание отцу, где попросил его прийти на обед. Он послал письмо своему юристу Харперу Стэджеру – они были одного возраста, и он ему очень нравился, – и попросил его тоже прийти на обед. Он проработал разные планы отсрочек, обращения к кредиторам и прочее, но, увы, не видел путей спасения от банкротства. Хуже всего было то, что дело о долгах городского казначея вело не только к публичному, но и к политическому скандалу. А обвинение в хищении средств казначейства, если не уголовное, то уж точно моральное, – самая большая опасность, грозившая ему.