Впервые за все время отношений с ней он испытывал легкую грусть.

– Да, да, дорогой, – ответила она и крепко обняла его. – Ты можешь полагаться на меня! Ох, Фрэнк, я так люблю тебя! И мне так жаль. Надеюсь, ты не разоришься, но для нас с тобой это не имеет значения, правда, милый? Мы все равно будем любить друг друга. Я сделаю для тебя все что угодно! Все, что ты скажешь. Ты можешь мне доверять: они ничего не узнают от меня.

Она смотрела на его неподвижное, бледное лицо, и ее сердце внезапно преисполнилось твердой решимости бороться за него. Ее любовь была незаконной и постыдной, но это была отважная любовь изгоя, отвергнутого обществом.

– Я люблю, люблю тебя! Я люблю тебя, Фрэнк! – восклицала она. Он освободился из ее рук.

– Беги, дорогая. Встретимся завтра, в четыре часа. Не подведи меня и ни с кем не говори об этом. Что бы ты ни делала, ни в чем не признавайся.

– Не буду.

– И не беспокойся за меня. Со мной все будет в порядке.

Он едва успел поправить галстук и принять беспечную позу у окна, когда в кабинет торопливо вошел секретарь Стинера, бледный, взволнованный и явно расстроенный.

– Мистер Каупервуд! Помните тот чек, который я выписал вам вчера вечером? Мистер Стинер говорит, что это незаконно; я не должен был этого делать, и теперь он хочет привлечь меня к ответственности. Он говорит, что меня могут арестовать за соучастие в преступлении, что он уволит меня и отправит в тюрьму, если я не верну эти деньги. Ох, мистер Каупервуд, я еще так молод! Я только начал свою карьеру. Мне нужно содержать жену и маленького сына. Вы же не позволите ему так поступить со мной? Вы вернете мне этот чек, правда? Я не могу вернуться обратно без чека. Стинер говорит, что вы скоро разоритесь, что вы знали об этом и не имели никакого права требовать этот чек.

Каупервуд с интересом смотрел на него. Он был удивлен разнообразием и характером вестников грядущей катастрофы. Неприятности следуют одна за другой в быстрой последовательности. Стинер не имел права обвинять своего помощника. Сделка не была незаконной. Похоже, городской казначей окончательно потерял голову. Да, Каупервуд получил распоряжение больше не продавать и не покупать сертификаты городского займа, но это произошло уже после утренней покупки. Стинер стращал своего бедного подчиненного, – более достойного человека, чем он сам, – чтобы вернуть чек на шестьдесят тысяч долларов. Что за мелочный слизняк! Как кто-то справедливо заметил, невозможно измерить, до какой низости может опуститься уязвленная глупость.

– Возвращайтесь к мистеру Стинеру, Альберт, и передайте ему, что это невозможно. Сертификаты были приобретены до того, как пришло распоряжение из казначейства, и биржевые записи могут подтвердить это. В сделке не было ничего незаконного. Я имел право получить этот чек либо истребовать его в судебном порядке. Ваш начальник потерял разум, и я пока что не обанкротился. Вам не угрожает никакое судебное преследование; в противном случае я помогу защитить вас. Я не могу отдать вам чек, потому что его у меня нет, а если бы и был, то я бы не отдал. Тогда я позволил бы дураку одурачить себя. Мне правда жаль, но я ничего не могу сделать для вас.

– Ох, мистер Каупервуд! – В глазах Стайерса стояли слезы. – Он уволит меня! Он конфискует мои залоги! Я окажусь на улице, а кроме моей зарплаты у меня нет почти ничего!

Он заламывал руки, но Каупервуд грустно покачал головой.

– Все не так плохо, как вы думаете, Альберт. Он не сделает того, о чем говорит. Он просто не может этого сделать: это несправедливо и незаконно. Вы можете подать на него в суд и вернуть вашу зарплату. Я помогу вам, насколько это будет в моих силах. Но я не могу отдать вам чек на шестьдесят тысяч долларов, поскольку у меня его нет. Я при всем желании не смог бы этого сделать. Мне уплатили за ценные бумаги, которые я выкупил на бирже. Сейчас их здесь нет. Они в амортизационном фонде… или скоро будут там.

Он мгновенно пожалел о последних словах. Это была оговорка, одна из немногих, которые он когда-либо делал, слетевшая с языка под давлением обстоятельств. Стайерс продолжал умолять, но все было бесполезно. Наконец он ушел – полный страха, совершенно подавленный. В его глазах блестели слезы. Каупервуду было очень жаль клерка, но тут объявили о прибытии его отца.

Каупервуд-старший выглядел уставшим. Они с Фрэнком долго беседовали вчера вечером, разговор затянулся чуть ли не до утра, но ничем не закончился.

– Здравствуй, отец! – жизнерадостно воскликнул Каупервуд, заметив отцовское уныние. Он понимал, что в пепле отчаяния едва ли найдется уголек надежды, но было бессмысленно признаваться в этом.

– Как дела? – произнес отец, печально глядя на него.

– Погода ненастная, не так ли? Я решил собрать моих кредиторов и попросить отсрочку. Мне ничего больше не остается. Я не могу реализовать никакие активы в достаточной степени, чтобы об этом стоило говорить. Мне казалось, что Стинер может помочь, но он не стал этого делать. Его главный бухгалтер только что ушел от меня.

– Чего он хотел? – спросил Генри Каупервуд.

– Он хотел, чтобы я вернул чек на шестьдесят тысяч долларов, который он выписал мне за бумаги городского займа, купленные вчера утром.

Фрэнк не стал объяснять, что заложил сертификаты, за покупку которых он получил этот чек, а потом воспользовался чеком и расплатился с Джирардским банком, после чего у него еще осталось тридцать пять тысяч долларов наличными.

– Ничего себе! – воскликнул старик. – От него следовало ожидать больше здравого смысла. Это же совершенно законная сделка. Когда он известил тебя о запрещении покупать облигации городского займа?