Шрифт:
– Передаю вам этого субчика из рук в руки, - услышал Павел повеселевший голос капитана Бывалина.
А. Кобринский, "ПОВОЗКА С ИГРУШКАМИ", роман
продолжение VII
44
Общая камера - четыре койки, металлическая решетчатая дверь, ведро для параши. Длинный коридор и такие же камеры - возле каждой сидит санитар.
Наблюдение продолжается беспрерывно - днем и ночью: как спишь, как ешь, как ходишь, что говоришь. Работа у санитаров трехсменная. Во время пересменки сообщаются очередные новости.
– У Савельевых дочь замуж выходит.
– Кабалкины кабана зарезали.
– У Егоровны сын с БАМа вернулся.
– А наши и на этот раз чехам наклепали.
– С каким счетом, Федотыч?
– Три: два!
Санитары хорошо знают друг друга - они игралкинцы.
От решетчатой двери до зарешеченного окна ходит человек - его кличут Карликом.
– Случайно стекла выбил, пьяный был, ничего не помню, - снова и снова рассказывает он Сергею Сергеевичу.
Нам Карлик признался, что стекла выбил не случайно. Мы - это те, кто в камере. Каждый из нас - могила сексоту. Павел шестой день в камере - шестой день он видит Карлика шагающим - и днем и ночью. У Карлика воспалены глаза. Он старается не спать - считает, что отличительная черта маниакально-депрессивного психоза - бессонница!
– Мама у меня и сестра.
– В подвале живем. Всю жизнь в сыром подвале! кричит он санитару.
– В семнадцатом в землянках жили, - бормочет санитар, посмотрев на Карлика сонными глазами.
Павел засыпает...Утром Карлика вызвали на комиссию...Из соседней камеры доносятся голоса...
– Со посадили на самолет и отправили, а Са интервью по телефону давал, возбужденный голос. Павел прислушивается: часто упоминая Са и Со, возбужденный голос разглагольствует о мировых проблемах - у "политического" ярко выражена мания борьбы за справедливость.
– Как вы относитесь к Са и Со?* - спросил Сергей Сергеевич шепотом металлическиепрутья рассекали лицо лечащего врача на квадратные участки.
Павел стоял прислонившись к дверному косяку...
– Считаю, что они психически нездоровы, - ответил с нарочитой громкостью и посмотрел Сергею Сергеевичу в зрачки.
– Куюмэ!
– прочел он в них - они проникали, они блестели так, будто хотели сказать больше - это были зрачки ия.
– Сергей Сергеевич!
– Сергей Сергеич!!
– Сергей Сергеич!!!
– Не глухой - слышу!
– Гляньте на эту рожу, это же человек прошлого века - тупица! У него три класса церковно-приходской, но он там, а я в клетке, - речь идет об игралкинце; который прикреплен к камере "политического".
– Горло у меня пересохло от того, что я в мозг ранен, а у этого болвана интеллект атрофирован - воды не допросишься!
– Били меня, а я инвалид.
– Вот, смотрите!
– человек приподнимает чуб: на лбу вмятина величиной с кулак, - чугуновозом меня.
– Полгода в сознание не приходил.
Кто он, за что его били, за какие грехи попал сюда, не спрашиваем здесь не принято лезть человеку в душу. Сам расскажет, если найдет нужным.
– Семья у меня большая. Два сына и дочка. Кормить надо, а работать не могу, - говорит он и щупает вмятину.
– Дали мне пенсию, а что пенсия? Четыре операции перенес. Два раза череп поднимали. Память у меня после этого как решето. К пяти семь прибавлю, голова болеть начинает. Тяжесть подниму тошнит и судорога по всему телу. Дворником я работал...
– Отомкните дверь, - просит санитара Сергей Сергеевич и в тот же момент у человека стекленеют глаза.
– Как ваша фамилия?
– человек мотает головой - не помнит.
– Сколько вам лет?
– Тринадцать, - говорит человек и по небритым щекам его ритмичными зигзагообразными рывками скатываются наивные слезы.
Вид у Сергея Сергеевича непроницаемый. Он уходит. Лязгает засов. Человек преображается.
– Дворником я работал. У кума, Евсеем зовут, машина собственная. Ночью в Калиновку сиганули. Евсей птицеферму на примете держал. Уговорил - ночь, хоть скобли, дорога сухая, сторожа нет. Не заметили сторожа - в канаве старый пердун притаился. Стрелять - не стрелял, а все видел - номер машины запомнил - подфарники выключить не догадались. Ну вот! Колотит меня следователь по морде - голова моя ходуном ходит. Упаду в обморок - водой отливают. Ничего у них не вышло - я у кума машину без разрешения взял!
Одна из камер пустует - до сегодняшнего дня Павел не мог понять, почему: сегодня все стало на свои места: днем в эту камеру поместили двух женщин сморщенную, взгляд тусклый, под глазом синяк и девочку...Зеки столпились у зарешеченных проемов, ни одного пошлого возгласа - контраст делает языки деревянными: сморщенное и тусклое в упор смотрит на зеков - оно кутается в халат, у девочки халат небрежно расстегнут...
– Тпырх, тпырх!
– пляшут под казенной сорочкой созревающие бугорки.