Да, все верно, рог трубил не зря: хольдинги, повинуясь чьему-то приказу, сдвинулись позади с обеих сторон, перекрывая недавно пройденный узкий участок между обрывистым склоном оврага и нагромождением валунов, отсекая отряд хана от подкрепления. В ход пошли копья и дротики, они скосили кочевников, словно спелые колосья по осени. А затем на дорогу полетели вязанки дров, пропитанные горючим маслом. Кто-то ткнул в сухое дерево факелом, и огонь с треском взметнулся на высоту человеческого роста. Прорваться сквозь эту завесу стало невозможно.

Уцелевшие всадники бросились врассыпную в надежде найти обходной путь. Однако из-за спин хольдингов выдвинулись телеги, груженные камнем. Они приблизились к дороге и выстроились в линию, возницы покинули свои места, перерезали постромки, отпуская коней, а затем сбили колеса, намертво перекрывая тяжелой преградой путь атакующим.

Талгат слишком поздно понял, что его просто заманили в ловушку. Преграда была выставлена идеально — ни взять с налету, ни опрокинуть. За закрывшимся кольцом осталось едва ли больше трехсот верных хану всадников, горсть против нескольких тысяч. Конечно, пожелай этого нойоны, можно было бы прорваться в стороне от основной дороги, где линия защиты ослабевала, но, к разочарованию хана, на стенах Витахольма внезапно взревели рога, замелькали цветные ленты — город приказал отступать.

Великий Хан замер, наблюдая, как один за другим кочевники, еще пять минут назад следовавшие за ним, разворачивались и устремлялись к воротам. Нойоны оставили своего повелителя, теперь в этом не было сомнений.

Губы Талгата искривила злая улыбка, а из груди вырвался смех, разбавленный горечью. Резким движением хан сорвал дорогую застежку, скрепляющую плащ, и алая ткань соскользнула под ноги, смешиваясь с грязью и кровью. Солнце вспыхнуло на позолоченных чешуйках доспеха, рассыпало искры по земле, ослепляя, но и указывая дорогу к Великому Хану.

Казалось, что бой мгновенно утих, противники раскатились в стороны, тяжело дыша и жадно ловя столь необходимую передышку. Вокруг кочевников образовалось пустое пространство. Оно подчеркивало всю безнадежность, всю отчаянную бесполезность дальнейшего сопротивления.

Краем сознания хан отметил, что на переднюю линию врагов стали тяжелые щитоносцы, за ними выстроились лучники. Хорошая позиция — цель видна как на ладони, если не первый залп, так десятый решит исход сражения. Окруженные кочевники уже поняли, что им не уйти живыми. Все они замерли рядом с повелителем, прикрывая его щитами и телами.

Но Талгат лишь раздраженно отмахнулся. Он был воином, одним из сильнейших во всей степи. Он был правителем, на долю которого выпали великие победы, свершения и перемены. Он был лидером, сплотившим множество мелких родов. Это он заставил хулайд и ойра встать под одно знамя, он сделал так, чтобы тайгута и зайсан научились понимать друг друга. Он привел своих соплеменников на плодородные земли, дал им надежду на иную судьбу. И пусть сейчас военачальники обернулись против хана, для большинства кочевников жизнь никогда не станет прежней.

Был ли поступок нойонов ошибкой, предательством, точным расчетом или мудростью? На этот вопрос Великий Хан не мог ответить. Ведь отчасти это было правильно — отказаться от того, что не пускает вперед, топит, тянет ко дну, как слишком тяжелая одежда — незадачливого пловца в бурном потоке. И все же боль от предательства сжала могучее сердце. Оставалось надеяться, что усилия хана не пропадут даром, и после его смерти, наконец, будет заключен взаимовыгодный договор.

После его смерти… Хан мысленно повторил эту фразу несколько раз и понял, что она не вызывает ровным счетом никаких эмоций. Он видел смерть бессчетное количество раз, он сам был смертью. Так чего бояться теперь? Всякий путь имеет окончание, и не ему, Великому Хану Талгату из рода Арвай, бежать от своей судьбы, трусливо поджав хвост.

Он сунул меч в ножны, правой рукой принял тяжелое копье у стоящего рядом воина, левой — приложил к губам витой рожок, давая сигнал оставаться на месте, затем спокойно и уверенно послал коня вперед. На его грудь в это мгновение смотрел не один десяток стрел и даже не два, но хан знал — его жизнь оборвется не так.

Было немного жаль. Слишком глубокая синева разливалась над головой, слишком яркое солнце золотой колесницей катилось по немыслимо высокому куполу неба, слишком звонко и пронзительно пели рога и горны в поле, слишком плотная тишина повисла над городом. Наверное, так и должно быть: прощание придает остроты и резкости ощущениям, позволяя запечатлеть в памяти мир таким прекрасным. Таким пустым. Таким одиноким.

По рядам хольдингов прокатился приказ — и луки разом опустились, направив наконечники стрел в землю. От стены воинов отделился одинокий наездник на великолепном белом скакуне. Высокий, сильный, уверенный в себе. Ветер ворошил слегка вьющиеся пряди светлых волос. Всадник был без шлема, чтобы всякий мог рассмотреть его лицо. Молодой конунг. Ненавистный соперник. Милостивый враг. Всего лишь орудие в руках судьбы.

Великий Хан и конунг рванулись друг другу навстречу. Каждый из них знал, что этого боя нельзя миновать. Каждый был готов умереть. Каждый надеялся на победу.