— Чего там осилить?! — Вадик издал звук спускающей шины и пренебрежительно махнул рукой. — Вместе за пару дней управимся. Вставай давай. Только это… Умойся что ли. Одеколон тебе дать? И футболку смени, эта у тебя, как из задницы.

— Зачем? — осведомился Рома, запуская фотошоп.

— Вот эту можно! Кеноновскую. Она хоть рекламная, зато чистая, — Вадик ткнул товарищу под нос упакованный сувенир от фирменного магазина фототехники.

— Свали в туман, — нежно отозвался Рома.

— Так, ты это мне брось! Лиза с Катей ждать не будут! Ладно ты себе решил личную жизнь запороть, мою — не трожь! У нас кино, потом бар, может, клуб… А там как пойдет.

Вадик оглядел студию, поднял с пола несколько бумажек, а те, что помельче, сгреб ногой под стол.

— Ну? Чем не любовное гнездышко? Только ящики лучше к стене ставь. А то у меня один раз разъехались…

— Короче, я дома поработаю, — Рома закрыл программу и вытащил флешку.

— Ты чем слушаешь?! Ноги в руки — и к девчонкам!

— Мне завтрака хватило!

— Значит, так, — Вадик дернул на себя Ромино кресло на колесиках и силком развернул горе-донжуана. — Мне Лиза прямо сказала: или пристрой Катю, или никак. Понял? Катю парень бросил, она типа в депре…

— И я его понимаю.

— Ты понималку-то свою засунь, ясно? Понимать он мне тут будет! Ладно ты ушел в отказ, я-то себе ничего в узел завязывать не собираюсь! Так что давай, развлекай Катю — и будь няшей. И потом брошенные девушки — это ж самое оно! Самооценка ниже плинтуса, и эта их фишка, что надо клин клином…

— Придурок, — Рома обреченно закатил глаза.

— Ты мне еще спасибо скажешь! А то на Юну решил губу раскатать… И кто после этого придурок?

— Черт, Юна! — Рома хлопнул себя по лбу и развернулся обратно к компьютеру. — Она ж на конкурсе согласилась участвовать!

— Да?! — тут же оживился Вадик. — Ты ей уже втер фотосессию, визаж, наряды?

— Не, возьмем из вчерашних. Вот я как раз думал: лучше вот эту, где у нее слезы — или сеновал? На сеновале, правда, все видно, а там простыня… Вдруг по цензу не пройдем? Сварщица, конечно, огонь, но…

— Ты рехнулся, да? Смысл конкурса в чем был? Чтобы денег стрясти. Какой на хрен сеновал? И мы еще за него мало взяли, я вчера полночи мотался и искал, куда это сено подкинуть незаметно. Менты, сволочи, докопались. И камеры везде понатыканы. Чуть не сдох таскать туда-сюда! Пришлось раскидать по газону, типа таджики косили и не убрали.

— Я просто хочу поднять ей самооценку!

— Ты «Модный приговор», что ли, самооценку поднимать? Нам студию окупать надо!

— Мы этот месяц и так за ее счет отбили.

— А надо следующий! — злился Вадик. — Балды кусок.

— Во-первых, она сказала: никаких больше сессий, — Рома листал вчерашние фотографии на предмет самой удачной. — Она тоже не дура! Будешь ее так доить, она и от свадьбы откажется. Во-вторых, в платьях и нарядах все будут. А мы можем побить их интересным форматом. Конкурс от лондонского журнала, а они до чертиков любят все оригинальное… Вот! Смотри, тут и сено, но вроде грудь прикрыта… А взгляд какой, взгляд! И эти рябиновые бусы… А? Скажи, бомба?!

— Тротил, — скептически фыркнул Вадик. — Ладно, шли эту. Зато хоть засветимся… Кто депутатскую дочку снимал? «The CuCkoo’s Nest». И все как повалят, как повалят… Цену загнем…

— Не-а, — Рома открыл страницу конкурса. — Она под псевдонимом хочет. Вот тут адрес надо на кириллице или латинице?

— Вы что, двинулись оба?! Какой псевдоним?! А пиар?!

— А я тебе скажу, какой, — Рома отпихнул друга, который от возмущения уже чуть ли не в ухо плевался. — Ей жених не разрешает. Папаша у нее — тоже тот еще фрукт. Я погуглил. Ты будешь ему объяснять, с какого рожна мы его дочь голышом в западном конкурсе вывесили?

— Так конкурс-то в России… И журнал на русском…

— Вот-вот, — закивал Рома. — Так ему и говори. И ничего, что это филиал, а головной офис в Лондоне. Считай, взял Юну, к парашюту привязал — и в тыл врага с вертолета сбросил. Да, Куприянов? Ты, я смотрю, бессмертный?

******

— Тебе уже кто-нибудь говорил, что ты кайфолом? Вот запиши, — Вадик презрительно хмыкнул, но он компьютерного стола отошел.

Рома снова взялся заполнять анкету к конкурсу. По-хорошему, эти должна была заниматься сама Юна, но Рома по одному ее голосу понял, что рассчитывать на нее нельзя. Мадам Я-не-такая могла слиться в любую минуту, а этого Рома допустить не хотел. Кто знает, может, из него и вправду вышел бы отличный гей. Нет, не потому, что Вадик за время долгой работы в студии бок о бок начал пробуждать нежелательные чувства. Просто в образе нетрадиционного парня Рома добился от девушки такого доверия и расположения, которого не видел еще никогда. Дружить с девочками он не умел, отношения запарывал легче, чем контрольные по математике. А сейчас вдруг осознал, наконец, что по-настоящему понял женщину. На каком-то интуитивном уровне ощутил, как ей нужна поддержка, крепкая рука, которая бы не за зад схватила, а вытянула бы из плена собственных комплексов. Кто знает, может, в этом и заключается Ромино призвание? Носить аляповатые пиджаки с шейными платками, жеманничать, чтобы никому в голову не пришло видеть в нем мужика, и в этом скафандре беспробудного гейства раскрывать девушек, помогать им поверить в себя и обрести гармонию?.. Да, кое-что все же придется завязать в узел, но ведь для высшей цели!

Сначала Рома злился, когда Юна зажималась и вдруг ни с того, ни с сего расчехляла невидимый хлыст для самобичевания. Симпатичная девушка с не самым отвратительным женихом из обеспеченной семьи. Да-да, Рома и Игоря тоже проверил: на альфонса ревнивый зануда не тянул. А ведь некоторые дамы и в тридцать с гаком замуж не могут выскочить! С куда более стандартной фигурой. Так в чем проблема? Только во вредной маме и недалеком женихе?

Рома копнул глубже и нашел информацию про отца Юны. И вот тут-то пазл сошелся. Мощный лысый политический всадник со зловещими бровями. Парочки видео в интернете со скандалами на заседаниях Мосгордумы Роме хватило, чтобы руки зачесались от желания запустить сетевой мем «Брови Лебедева». Юнин батя, — а именно так его хотелось называть, — пугал одним своим видом, а уж стоило ему открыть рот… Если бы Рома рос под таким прессом, может, и он бы шарахался от камер, писался по ночам лет до тринадцати и женился на первой встречной, лишь бы только она забрала его из отчего дома.