Шрифт:
– Твоя привычка видеть во всем только хорошее может вывести из себя, вздохнула Свайнхильд.
– С этим что-то надо делать.
– Не вешай нос, Свайнхильд, - подбодрил ее Лафайет.
– Мы, конечно, замерзли, промокли и устали до смерти, но самое страшное уже позади. Мы выкрутились из очень сложной переделки, сравнительно легко отделавшись: мои синяки и покушение на твою честь. Через несколько минут мы устроимся за столиком в каком-нибудь трактире, закажем по тарелке горячего супа и что-нибудь выпить, чтобы согреться. А потом отправимся в самую лучшую гостиницу города.
– Да, тебе легко говорить! С твоим-то языком ты, наверно, сразу раздобудешь тепленькое местечко при дворе герцога: будешь судьбу предсказывать или что-нибудь еще.
– Не нужно мне никакое местечко, - ответил Лафайет.
– Я всего-навсего хочу выбраться из Меланжа и вернуться к той однообразной жизни, на которую я имел глупость сетовать несколько часов назад.
Он уверенно развернул судно и направил его правым галсом к приближающимся огням города, раскинувшегося на берегу. Они проплыли мимо буя с подвешенным над ним колоколом, звон которого уныло раздавался над водой. Вдоль берега протянулись высокие здания, напоминавшие набережную Амстердама, а за ними дома ярусами поднимались к мрачному замку из серого гранита. Они подплыли к освещенному доку, у которого мягко покачивались на волнах невзрачного вида суденышки. Когда их парусник подошел достаточно близко, Свайнхильд бросила канат мальчишке, стоящему на берегу. Тот поймал и закрепил его. Мигающие газовые фонари на набережной бросали тусклый свет на Мокрую булыжную мостовую, усеянную мусором. Пара бродяг без особого интереса наблюдала, как Лафайет помог Свайнхильд сойти на берег и бросил монету мальчишке. Мимо них к корабельным складам пробежала бродячая собака с обрубленным хвостом.
– Вот это да, какой город!
– восхищенно воскликнула Свайнхильд, отбрасывая со лба прядь волос.
– Порт-Миазм еще больше и красивее, чем я думала.
– Хм-м...
– неопределенно протянул Лафайет, сворачивая в переулок и направляясь к покосившемуся винному погребку, над входом в который выцветшая вывеска гласила: "Трактир".
Они вошли в прокуренное, но теплое помещение и сели за столик в углу. Заспанный трактирщик молча принял их заказ и ушел, шаркая ногами.
– Вот так-то лучше, - сказал Лафайет, удовлетворенно вздыхая.
– Нам досталось этой ночью, но теперь можно и отдохнуть: поужинаем и спать.
– Этот большой город пугает меня, Лейф, - сказала Свайнхильд.
– Он какой-то безликий, все спешат и суетятся, у людей нет времени для общения друг с другом, а ведь это так много значит.
– Все спешат и суетятся?
– изумился Лафайет.
– Да здесь все вымерло, как в морге.
– Вот, к примеру, этот трактир, - продолжала Свайнхильд.
– Открыт среди ночи. Никогда не видала ничего подобного.
– Да еще и десяти нет, - возразил Лафайет.
– К тому же...
– К тому же мне надо выйти, - добавила Свайнхильд.
– И ни кустика поблизости.
– Здесь для этого есть специальная комната, - поспешно объяснил Лафайет.
– Вон там, где написано: "Женский туалет".
– Как это, прямо внутри?
– Конечно. Ты же в городе, Свайнхильд. Тебе придется привыкать к городским удобствам...
– Да ладно, я сбегаю в переулок.
– Свайнхильд! В туалет, пожалуйста!
– Ты тоже пойдешь со мной.
– Я не могу - это только для дам. Для мужчин другой туалет.
– Надо же!
– недоверчиво покачала головой Свайнхильд.
– Ну, поторопись, сейчас уже подадут суп.
– Пожелай мне удачи.
Свайнхильд поднялась и неуверенно направилась к туалету. Лафайет вздохнул, отвернул насквозь промокшие кружевные манжеты, вытер влажное лицо застиранной салфеткой, лежащей рядом с тарелкой, и принюхался к запаху цыпленка и лука, идущему из кухни. При мысли об ужине у него потекли слюнки. Если не считать куска салями и тарелки сомнительного угощения в "Приюте нищего", он ничего не ел с самого обеда...
Сколько времени прошло с тех пор? Десять часов или миллион лет? Обед: изящно сервированный стол, накрытый на террасе; белоснежная скатерть и сверкающее серебро; расторопный слуга, разливающий по бокалам пенистое вино из запотевшей бутылки, обернутой салфеткой; тонкие ломтики аппетитной ветчины, бисквитный торт со взбитыми сливками, прозрачные чашечки с ароматным кофе...
– Эй, ты!
– неожиданно раздался низкий голос, прерывая размышления О'Лири. Он огляделся, стараясь понять, кому адресовано столь невежливое обращение, и увидел двух здоровенных молодцов в синих ливреях с золотыми галунами, белых бриджах, туфлях с пряжками и шляпах-треуголках. Они стояли в дверях и обращались к нему.
– Да, это он, - сказал тот, что был пониже, и схватился за эфес шпаги.
– Ты только посмотри, Снардли, кого мы поймали! Ишь ты, важная птица! Как бы он не улизнул от нас.
И, со звоном обнажив шпагу, он бросился к О'Лири.
– Не двигайся, приятель, - приказал он ледяным тоном.
– Именем герцога ты арестован.
Его товарищ вытащил кремневый пистолет с длинным дулом, который мог бы принадлежать Джону Сильверу, и небрежно направил его Лафайету в голову.
– Веди себя тихо, бродяга, не то я пристрелю тебя за оказание сопротивления при аресте.
– Вы поймали не того бродягу, - нетерпеливо перебил его Лафайет.
– Я только что приехал в этот город и не успел нарушить никаких законов, разве что здесь запрещено дышать.