Я не был уверен, что происходит, но это точно не должно было происходить так. Как офицера, меня никак не могли арестовывать и бить солдаты. Предполагалось, что качества офицера и джентльмена не дадут мне сбежать, и мне доверяли в этом. Даже изъятие пистолетов было чем-то необычным; как офицер, я мог просить об условном освобождении, а затем сдать оружие сам. Что-то происходило, и я не думал, что мне это понравится.

Мы проехали через всю базу до здания, которое было предоставлено Гондурасской Армией. Я не был уверен, в каком веке его построили, но оно было старым! Маленький Штаб Военного Трибунала, начальник военной полиции и сама военная полиция использовали его в качестве штаб-квартиры, возможно, потому, что это было наименее полезное здание, а все здания получше использовались кем-либо более важным. Я был приволочён вниз и по всем правилам введён в систему. Наручники сняли, и меня раздели догола. Сняли даже повязки с колена. С меня стянули сапоги и часы (сержант тут же с наслаждением растоптал Timex; хорошо, что свой Rolex я оставил дома, в Америке) и отобрали фото Мэрилин и маленького Чарли, которое прислала мне жена. Сержант военной полиции явно получил огромное удовольствие, разрывая его и выкидывая в мусорник. Затем меня впихнули в оранжевый комбинезон с надписью «ЗАКЛЮЧЁННЫЙ» и пару оранжевых шлёпанцев. После этого, получив последний удар с любовью по почкам от сержанта, я был водворён в камеру. Я заметил, что капрал неодобрительно поглядел ему вслед, но мне от этого не было ни холодно, ни жарко.

И вновь – это было совершенно нетипично. Если я был под арестом, меня должны были привезти в больницу, где вылечили бы мои травмы, а уже затем сказали бы, что я под домашним арестом, или что-то в этом роде. Я не знал, что происходит. Очевидно, до меня пытались что-то донести, и не слишком тонко.

Я огляделся в своём новом жилище. Последний раз это место, должно быть, чистили до мировой войны, но я не был уверен, до которой. Это была стандартная железная клетка 8 на 8. Запор на двери был настолько ржавым, кто к нему повесили цепь с навесным замком. У одной стены были туалет – без сидения – и раковина с одиноким краном. Кровать была привинчена к полу и являла из себя пружинистый стальной каркас с тонким побитым молью матрасом на нём.

У меня в голове билась единственная мысль: «Что за хуйня происходит?». Бунт? Они могут повесить на парней бунт! О, бригадный генерал Хокинс вполне мог это устроить для меня.

Приковыляв к туалету, я дёрнул за ручку, но либо воды не было, либо смыв был неисправен. Там была великая сушь. С краном дела обстояли чуть лучше. Его ручка работала, и из него побежала тоненькая струйка воды. Затем ручка отломилась окончательно. А вода продолжала течь. Звук воды, шлёпающей о бетонный пол, заставил меня заглянуть под раковину, откуда через ржавые дыры вода текла через всю мою клетку. Я поглядел, как тонкая струйка воды пересекла камеру и потекла в угол. Отлично!

Я хотел отлить, так что расстегнул комбинезон и облегчился прямо в дырку. Мне стоило заказать новый туалет! Облегчившись, я подошёл и вгляделся в стальное полированное зеркало над раковиной, всё поцарапанное и ржавое. Я был весь грязным, всё лицо в земле и жирной краске. Опустив лицо к крану, я напился тёплой и ржавой воды, а затем почти час оттирал лицо и руки так, как только мог.

Ещё где-то полдня или около того я оставался один, а затем капрал сунул голову в клетку, чтобы поглядеть, жив ли я ещё. Я попросил поесть чего-нибудь. Он ничего не ответил, но через час вернулся и прямо через решётку кинул мне пару РДДП. Обычно их открывают ножом, которого у меня не было, так что следующие полчаса я провёл, раздирая пластик об ржавый угол кровати. Это было лучше, чем ничего. Нужно быть очень осторожным, употребляя РДДП всухомятку, потому что они очень обезвожены и могут разбухнуть в животе, и придётся выпить очень много воды.

Я упал на дырявый матрас и заснул, измученный, до следующего утра. Я почти забыл, где нахожусь, пока не сел и не поставил ноги на пол. Текущая вода начала скапливаться в канализации, и теперь заливала пол и бежала к другой дырке в другой части комнаты. Теперь моя клетка представляла из себя озеро глубиной в полдюйма. Расстегнув комбинезон, я помочился через прутья в сторону общего стока.

Глядя в стальное зеркало, я снова принялся отмывать лицо, на этот раз пытаясь отчистить и волосы. Почувствовав бурление в животе, я понял, что либо я голоден, либо вода была грязной, и сейчас я познакомлюсь с гондурасской версией поноса. Больше РДДП не было, но где-то в полдень в подвал вернулись сержант с его помощником и вывели меня из клетки. На меня снова надели наручники, и сержант сказал:

– Мне насрать, что там скажет твой адвокат. Ты или подпишешь признание, или не выйдешь отсюда живым.

Затем он подкрепил слова ещё парой ударов по почкам, от последнего из которых я рухнул на колени и вскрикнул от боли в правом колене. Они подняли меня и потащили наверх.

Я пытался вспомнить всё, что знаю о военных судах, но единственным, что я действительно знал о военной юстиции – это был 15-й Артикль, который не рассматривал наказания, связанные с судом. Раньше я никогда не имел дело с настоящим военным судом.

Я оказался на стуле в маленьком конференц-зале со столом, привинченным к полу. Это напомнило мне одно утро в Тоусоне годы и годы назад. Снова дежавю! Охранник врезал мне по рёбрам, усадив, и сказал вести себя хорошо и признаваться во всём, потому что так лучше для меня же. Через десять минут дверь открылась, и вошёл подросток. Я услышал с той стороны голос:

– Один час и ни минутой больше.

– Ладно, это был не подросток. Это был старший лейтенант с нашивкой «ШВТ» и скрещенными мечом и ручкой на эмблеме. Я понадеялся, что с ручкой этот пацан хорош, потому он не выглядел достаточно старым для того, чтобы уметь обращаться с мечом. Он улыбнулся мне и, положив на стол папку и блокнот, сел напротив меня.

– Капитан Бакмэн?

– Ага. А вы кто?

– Я лейтенант Дорн. Рад знакомству! – он улыбнулся, как юный нетерпеливый щенок.

– Эээ, угу. Слушайте, какого чёрта происходит? Какого чёрта я сделал, чтобы оказаться здесь?

– Ну, у меня здесь список обвинений, – у них был целый список? Дорн пролистал папку, а затем снова поглядел на меня. – Изначально самым серьёзным был бунт. Затем идут несоблюдение армейского порядка, уничтожение либо потеря армейской собственности и несоблюдение протокола процедур связи. О, и я почти забыл, нарушение субординации.