Ещё на курорте было своё подсобное хозяйство, и там были лошади. Я туда часто наведывался и просил лошадь покататься. Как директорскому сыну мне не отказывали, лошади были, правда, без седла, только с уздечкой. Один раз лошадь понесла, и я скатился ей под брюхо, держась руками за шею. К счастью, кто-то сумел её остановить, и все закончилось благополучно. Когда я первый раз сел на лошадь с седлом, мне казалось, что я сижу в кресле.

У отца была служебная машина Победа. Я с детства обожал запах шоферской кабины и, естественно, подружился с водителем, он научил меня водить Победу, когда мне было 15 лет. Отец не возражал, он сам никогда машину не водил, и я иногда его возил в Махачкалу и назад, естественно, никаких прав у меня тогда не было.

Говорят, мужчины имеют два автономных органа. Где-то в 14 лет я обнаружил, что у меня их три. К известным двум добавилась правая рука, которая, к счастью не очень часто, действовала независимо от головы. Обнаружил я это свойство при следующих обстоятельствах. Вечерело, и я куда-то шел, когда мне преградили дорогу три парня старше, чем я. Начало разговора не предвещало ничего хорошего, и вдруг совершенно неожиданно для меня моя правая рука сделала нечто вроде длинного хука по лицу одного из парней. Они совершенно не ожидали такой наглости, так как каждый из них в отдельности был явно сильней меня. Тем не менее – повидимому, от неожиданности – тон разговора заметно снизился. Больше всего, однако, был ошеломлен я сам, так как все это случилось независимо от моей воли. Но тут, наконец-то, включился мозг, который дал команду ногам, и я покинул компанию на максимальной скорости, на которую был способен.

Несколько подобных инцидентов случились и позже, когда я был гораздо старше. Каждый раз я попадал в довольно неприятную и опасную ситуацию, так что ничего хорошего в этом свойстве нет, голова дана нам не зря, но, как говорится, что есть – то есть.

В 16 лет я закончил десятилетку, и встал вопрос, куда идти учиться дальше. Отец сильно уговаривал учиться на врача, предлагая мне выбор между Москвой, Киевом и Ленинградом. У него везде там были друзья, и с серебряной медалью я мог поступить в медицинский институт любого из

Закончил школу. 1956.

***

этих городов без экзаменов. Я не знал, на кого я хочу учиться, но точно знал, что не хочу быть врачом. У меня была возможность насмотреться на курортных больных, и я явно предпочитал общаться со здоровыми; мне до сих пор становится плохо при виде крови у близких мне людей. И главное, я знал, что вместо моих любимых предметов, физики и математики, мне придется зубрить латынь. Короче, я наотрез отказался. Кстати, то же самое было и с Нелей, когда она окончила школу, тоже с серебряной медалью. Она не вняла уговорам отца и поступила учиться на геолога. Отец был очень умный человек и дал нам свободу выбора.

В 1953 году было открыто Главное здание Московского государственного университета (МГУ) на Воробьёвых горах, и я хотел поступать туда на механико-математический факультет. Однако тут отец проявил твердость и сказал, что Москва далеко, а мне всего 16, так что если уж куда-то ехать, то недалеко, например, в Грозный, где училась раньше моя сестра. Неля закончила институт в 1956 году, в год, когда я закончил школу. Я согласился и уже готов был поступать на геолога, как, к счастью, появился будущий муж моей сестры Яша Воронов. Он тоже учился в Грозненском нефтяном институте, но не на геолога, а на геофизика. Яша рассказал нам, что коль я люблю физику и математику, то мне лучше тоже учиться на геофизика. Я так и сделал и до сих пор ему благодарен за этот совет. Яша, кстати, сделал ещё одно хорошее дело, отобрал у меня финку перед моим отъездом в Грозный. Как медалист я поступил в институт без экзаменов.

И вот в 16 лет отец отвез меня в Грозный. Мест в общежитии не было, и он устроил меня на квартиру одной пожилой женщины. Мы договорились, что я буду писать письма каждую неделю, а отец будет посылать мне 10 рублей в месяц в дополнение к стипендии. Папа уехал, и я остался один. Пошёл в институт и долго стоял перед расписанием занятий. В этом расписании все факультеты, группы, подгруппы имели свои сокращения, которых я не знал, и поэтому все расписание выглядело для меня как китайская грамота. Так ещё случилось, что рядом никого не было, чтобы спросить, что все это означает. Возвращался домой с грустными мыслями о том, как я буду тут учиться, если даже расписание понять не могу.

Традиционно перед началом учёбы надо было помочь сельскому хозяйству. Можно было вспомнить детство золотое и подурачиться.

Но вот начались занятия, и все оказалась не так уж сложно. Мне опять повезло с математиком и физиком, впрочем, практически все преподаватели были на высоте, так что большинство лекций были весьма интересны. Отец долго рассказывал мне, как важно быть хорошим специалистом в своём деле, и что сессии в институте намного сложней, чем экзамены в школе.

В колхозе, крайний справа. 1956.

Короче, я понял, что детство кончилось, и занимался существенно больше, чем в школе. Первую сессию сдал на 4 и 5, и понял, что это все мне по силам. Слова отца, что нельзя быть плохим специалистом, а быть плохим врачом вообще преступление, стали как бы моей идеологией и религией.

Не повезло, правда, с иностранным языком. В школе я учил немецкий, а в институте оказался только английский. Из таких студентов как я, которые в школе не проходили английский, составили подгруппу, где мы изучали английский с нуля. Однако через два года нам надо было сдавать такой же экзамен по английскому как и прочим студентам, которые учили этот язык в школе. Естественно, все мы кое-как сдали на тройки.