Я отвернулся и уставился в потолок. Сколько она из-за меня пережила? Сколько натерпелась?

— Она меня ждала…

— Ну, понятно…

Конечно, он не поверил. Но я не собирался ничего объяснять – это только наш секрет. Да никто и не поймет.

— Так вот. Тебя быстро определили сюда. Собирались везти в город, но побоялись, что не довезем. Легче было перетащить сюда всю аппаратуру.

Я с трудом осмотрелся. Все пространство старой обшарпанной палаты было заставлено вполне современным оборудованием, которое я не раз видел в нашем госпитале.

— Ну и вот… Лежишь ты тут, значит. Я захватил кое-что из Наташкиных вещей, приодели твою красотку. Ну и черт меня дернул родителям твоим позвонить. Короче, приехали они. Но когда Нина Настену увидела, крышу у нее сорвало. Крики, маты, бедный фельдшер спрятался у себя и не показывался. – Михалыч хохотнул, а мне стало еще хуже от того, что Насте пришлось вытерпеть и это. – Ну и представь себе картину: Нина орет, что все из-за Насти, рвется к тебе. А Настя ее не пускает. Ну и когда Нина попыталась дать Насте пощечину, та ее опередила. – Василий Михайлович довольно погладил себя по животу. – Вмазала ей такого леща, что у Нины синяк до сих пор не сошел. И три царапины. Высказала ей все, что о ней думает и… так и не пустила к тебе. Гене, слава богу, хватило мозгов увести Нину.

Я прикрыл глаза. Кажется, мать сошла с ума. Зациклилась. Но хуже всего, что страдала от этого Настя.

— Как она себя чувствует?

— По-моему, она побаивается Настену. Но не оставляет попыток пробраться к тебе.

— Да я не о матери. Как Настя?

— А-а-а… глаз не смыкала, дежурила возле тебя. Разговаривала. За руку держала. Рыдала, ругала тебя, что оставил ее одну. Хорошая девчонка. Преданная. Любит тебя. Боялась даже спать – вдруг с тобой что-то случится, пока она отдыхать будет. Вот мы и решили… хм… заставить ее отдохнуть. А то она даже не ела.

— Здесь не нашлось больше кроватей?

— Дима… здесь нет вообще ничего. Как только твое состояние нормализуется, мы перевезем тебя из этой дыры.

Я снова и снова смотрел на Настю. Она выглядела… я не мог подобрать слов. Как волшебное существо, вышедшее из сказки, ожившие и воплотившееся в реальности.

— У меня к вам просьба. – Я посмотрел на Василия Михайловича.

— После того, что ты сделал… все, что угодно.

— Книги, которые были в моем рюкзаке…

— Да?

— Та, что меньшего размера – зашифрована. «Ключ» к шифру – в большой. Вы знаете, что я не силен в расшифровке.

— Если есть «ключ», то тут и делать нечего.

Я кивнул и прикрыл глаза:

— Когда она проснется?

— Как отдохнет, так и проснется. Я скажу ей, что ты приходил в себя.

— Спасибо…

— Отдыхай, Дима. Отдыхай…

У него были потрясающе длинные ресницы. Странно, что раньше я этого не замечала.

А еще ему невероятно шла щетина. И даже раны. Если бы он был актером, и появился в таком виде на экране, равнодушных бы не осталось.

Но он принадлежал мне. Только мне. И теперь я сделаю все, чтобы уберечь его.

Если подобное случится еще раз, я не выдержу. Просто сломаюсь. Оказалось, что самое ужасное – это не остаться кошкой навечно, а… потерять Диму. Не иметь возможности быть рядом. Не слышать его голос. Не смотреть в его карие глаза.

Там, в сыром и темном лесу, мне не было страшно. Ни капельки. Я была… в своей стихии. Как будто наши с Димой сны воплотились в реальность. Я знала, что Дима меня найдет. Нужно просто немного его подождать. И что бы ни делала его чокнутая мать, меня это испугать не могло.

А вот когда я ощутила черное облако его боли, стало страшно. Нет, не страшно. Ужасно. Словно взрыв угольной пыли. Такая яркая и сочная боль, что я захлебнулась.

Захлебнулась и вернулась обратно. В свое тело.

Все остальное запомнилось отдельными картинками, как на пленке фильмоскопа, который был у меня в детстве. Поворот ручки, и появляется кадр.

Перевернутая машина с вращающимися колесами.

Длинные сплошные струи дождя.

Темно-вишневая кровь на разбитой ледяной крошке.

Дима.

Его вытянутая вперед ладонь, словно он пытался ползти.

Пропитавшаяся кровью и водой одежда.

Белые, превращающиеся в лед снежинки на мокрых волосах.

Вспоротая в нескольких местах одежда.

Жуткие раны, виднеющиеся в прорехах ткани.

Языки пламени, вспыхивающие и пробегающие по дну машины.

— Настя…

Я очнулась от воспоминаний и, боясь надеяться, посмотрела на Диму.

Его глаза были открыты. Взгляд затуманился от обезболивающих и всего того, чем его пичкали, но он смотрел прямо на меня.