Шрифт:
— Ну так «карланы» — они ещё хуже халдеев, — презрительно скривился Нифонтов.
— Это кто ж тут «карлан»? — Фёдор вдруг почувствовал, как кровь начинает закипать. Тощий и вроде бы весь такой заморенный, Костя Нифонтов глядел на него, нехорошо прищурившись и безо всякого страха.
— Да все они тут, — Нифонтов изобразил рукой нечто малопристойное.
Фёдору стало обидно. Это Константин Сергеевич-то «карлан»? С двумя мишенями, вытатуированными на щеках?
— Ничего-то ты, Нифонтов, не знаешь, а языком мелешь, как худая баба помелом! — припомнил он одно из маминых выражений, когда та сердилась на чью-то болтливость.
— Ты-то много больно знаешь, Солонов! — прошипел Нифонтов презрительно. — Начальство нашего брата кадета, солдата, офицера чином ниже — всегда душит, давит, измывается, кровь сосёт! Им то первая радость! Все они одинаковы! А этот… со щеками… — и Константин мазнул пальцем себе по лицу, словно рисуя круги, — откуда ты знаешь, как он это заработал? Может, в Одессе на Запорожке наколол, а ты рот и разинут, тетеря!
Фёдор сжал кулаки так, что ногти врезались. Ох, и двинул бы я тебе… Чужие слова повторяешь, что ли? Или книжки какие? Сам-то бы, небось, нипочём так не сказал…
— Оставьтэ, господа, оставьтэ, — с ленцой вмешался Бобровский. — Не из-за чэго тут ссориться. Мы всэ тут кадэты, всэм надо друг другу помогать. Верно, господин Солонов? Верно, господин Ниткин?
— Верно, господин Бобровский, — сразу же закивал Петя.
— Лэ-эв. Просто Лэ-эв.
— Верно, Лев!
Фёдор ничего не ответил. Молча отвернулся и от Нифонтова, и от Бобровского. Сложный десерт на блюдечке совершенно потерял изначальную привлекательность.
— Эй, Воротников! — вдруг сказал Фёдор, сам себе удивившись.
Тот удивлённо уставился на вставшего Федю. Подполковник Аристов слегка поднял бровь.
— На вот, ешь, если хочешь. — И Фёдор протянул Воротникову своё сладкое. Воротников лишь глазами захлопал.
— Делитесь с товарищем, кадет Солонов? — вопросительно улыбнулся Две Мишени. — А попросил ли вас ваш товарищ как подобает настоящему кадету?
— Никак нет, господин подполковник! — по-уставному вытянулся Фёдор. — Я просто вижу, он своё уже сло… то есть съел. А мне не естся что-то. Зачем же добру пропадать?
— Добру пропадать не нужно, это верно, — кивнул Константин Сергеевич. — Что ж, кадет Воротников, поблагодарите кадета Солонова. Это с его стороны весьма по-товарищески. Но, может, и другие захотят, не только вы, Всеволод?
— Не-не, — торопливо сказал Петя. — Мама мне вообще велела сладкого не есть, — он огорчённо уставился на пустую десертную тарелку перед собой. — А я всё забываю, — добавил он сокрушённо.
— А нам хватит, — поддакнул Бобровский. — Верно ведь, Костик?
Нифонтов мрачно кивнул, сверля Фёдора взглядом.
Фёдор поставил блюдце с десертом перед Севкой Воротниковым, тот, покосившись на подполковника рядом, ответил вполне человеческим «Спасибо, Федь!», услыхал укоризненное поцокивание Двух Мишеней и тотчас поправился:
— Спасибо, господин Солонов!
— То-то же, — одобрил Две Мишени.
[1] Автор решил просто и незамысловато позаимствовать меню праздничного обеда, имевшего место быть в реальном Полтавском кадетском корпусе в 1911 году нашей реальности.
Глава 2.4
После обеда состоялось знакомство с остальными классами и преподавателями, в том числе — с математиком Иоганном Иоганновичем Кантором, старым, сухим, словно древний можжевеловый корень; Иоганн Иоганнович враз ошеломил кадетов «простенькой, для разминки, задачкой, каковую задачку вы, meine lieben Kadetten[1], конечно же, все решите сейчас в уме», после чего на доске появилось:
«Купецъ продалъ 10 бочекъ масла. Каждыя три бочки съ масломъ всили 22,47 пуда, а каждыя четыре пустыя бочки — 8,73 пуда. Сколько денегъ получилъ онъ на этой сдлк, если за 1 фунтъ масла ему уплатили по 37,5 копейки, а за доставку каждаго пуда — еще по 22,5 копъ.?»
Федор кинул беглый взгляд на Воротникова — второгодник сидел с видом приговорённого к смерти.
Разумеется, первым опять был Петя Ниткин. Впрочем, он оказался и единственным, кто и впрямь решил задачу в уме.
После всего этого и многого иного подполковник Аристов отвёл всё седьмую — младшую — роту наверх, обратно в ротный зал. Пришли и двое других воспитателей, командиры второго и третьего отделений. Капитаны Коссарт и Ромашкевич казались братьями: оба худые, жилистые, поджарые усачи со строгими взглядами. У обоих на кителях — маньчжурские награды.