ЖИТЕЛИ ИНЫХ ГОРОДОВ

Когда пришли большевики, все мужчины, включая мелких лавочников, приказчиков, служащих и случайно оказавшихся в городе селян, поспешно нацепили красные банты и высыпали на улицы приветствовать их приход, распевая наспех, и поэтому плохо заученный "Интернационал". Пока большевики оставались у власти, в городе царил покой и порядок. Ночные улицы охраняла милиция и ко всем - даже евреям - обращались "товарищ". Затем, когда белые снова овладели городом, все те мужчины, которые не ушли вместе с большевиками, вышли на улицы, чтобы выразить свой восторг в связи с их возвращением, а женщины на всех окнах вывесили белые простыни. Сразу начались погромы. Дома евреев подвергались разграблению, а еврейских женщин насиловала городская шпана. Таким был Киев в 1918 году. Город много раз переходил из рук в руки. Ураган войны сотрясал его, и всю историю того времени можно было прочитать в печальных глазах живших в нем евреев.

Волнения начались около пяти вечера. Сразу после полудня на площади и в расположенных рядом с ней трактирах стали скапливаться молчаливые мужчины. Туда же стягивались, бросив работу, вооруженные топорами деревенские жители. Рядом с крестьянами в тех же трактирах сидели и солдаты разбежавшейся царской армии. У солдат в руках были винтовки, с которыми они до этого воевали с германцами.

Мы не сомневались, что они обязательно придут, и поэтому поспешили спрятать серебряные вещи, атласные одеяла, деньги и кашемировую шаль мамы. Вся семья собралась в доме отца - четыре сына, четыре дочери, мой дядя и его жена. Мы выключили свет во всех комнатах, задернули занавески и стали ждать в полутемной гостиной. Все молчали. Даже самые маленькие выглядели подавленными и тихонько сидели на полу. Жена дяди тут же кормила грудью своего четырехнедельного младенца, поскольку здесь, в кругу семьи ей было не так страшно. Я не сводил с неё глаз. Сара - так звали жену моего дяди была красивой женщиной. Ей недавно исполнилось девятнадцать лет, и у неё были очень пышные, но, тем не менее, не отвислые груди. Она, кормя свое дитя, негромко мурлыкала песенку, и лишь этот звук нарушал царящую в гостиной тишину.

Мой отец седел в середине комнаты с тем же отрешенным видом, который у него бывал, когда он вел службу в синагоге. Создавалось впечатление, что папаша вступил в прямой контакт с ангелами и ведет с ними оживленную дискуссию на тему, известную лишь ему одному и, конечно, ангелам. Отец всегда очень мало ел, и его волновали лишь дела духовные. Меня он, в некотором роде, недолюбливал за то, что я, высокий и широкоплечий не по возрасту, смахивал на деревенского мужика и посещал Академию художеств, где рисовал голых женщин. Он поймал мой, обращенный на груди тети Сары взгляд, и его ноздри на мгновение гневно раздулись, а губы чуть дрогнули. Я же в знак протеста смотрел на тетю ещё секунд тридцать.

Где-то вдали тишину молчащего города нарушил чей-то крик. Нарушил, чтобы тут же умолкнуть. Младенец на руках тети Сары, вздохнул и погрузился в сон. Молодая мама прикрыла грудь и, сев прямо, стала неотрывно следить глазами за своим мужем. Мой дядя Самуил тем временем медленно расхаживал взад-вперед между супругой и входной дверью. На дядиной челюсти играли желваки, и маленькие светлые выпуклости то появлялась, то снова исчезали. Мама быстро снимала с полок книги, вкладывала между страниц деньги и возвращала книги на место. На полках стояли две тысячи книг, как на иврите, так и на русском, немецком и французском языках. Я бросил взгляд на часы. Без четверти пять. Это были новые наручные часы, точно такие, какие носили офицеры на войне, и я ими страшно гордился. Мне очень хотелось, чтобы что-нибудь произошло. А было мне тогда шестнадцать лет.

Погром проистекает следующим образом. Вначале откуда-то издалека до вас доносятся один-два вопля. Затем раздается шум бегущих ног, шум быстро приближается, и вы слышите, как со стуком открывается дверь соседнего дома. После этого до вас снова и снова доносится звук шагов. Криков не слышно, а шум шагов похож на шорох гонимых ветром по мостовой сухих, осенних листьев. Затем наступает тишина, а через некоторое время, до вы вновь начинаете слышать движение толпы.

На сей раз погромщики прошли мимо нашего дома. В окна мы выглядывать не стали и не сказали друг другу ни слова. Дядя не прекращал своего хождения, а тетя Сара продолжала следить за ним глазами. Когда толпа приближалась к дому, отец закрыл глаза и открыл их тогда, когда угроза миновала. Моя семилетняя сестра Эсфирь безостановочно ковыряла в носу, а мама тихо сидела, положив руки на колени.

Через некоторое время мы услышали под нашими окнами женское рыдание. Женщина прошла мимо дома, свернула за угол, и рыдания стихли.

Толпа вернулась только через полчаса. Все началось с того, что погромщики переколотили стекла окон дубинами и проломили двери топорами. Уже через несколько мгновений наш дом и вся улица перед ним оказались заполненными мужчинами. В помещение ворвался запах пота, скотного двора и алкоголя. И в нашем аккуратном, маленьком доме, который мама подметал три раза на день, закружился водоворот лиц, шинелей, темных пальто, винтовок, ножей, штыков, дубин и топоров. Погромщики зажгли все лампы, а здоровенный, усатый детина в мундире унтера царской армии непрестанно орал:

– Заткнитесь! Заткните свои пасти, ради Христа!

Мы все сгрудились в одном углу гостиной, а перед нами расхаживал усатый унтер. Дядя Самуил прикрыл собой жену и ребенка, а мама заняла позицию впереди отца. Сестра Эсфирь впервые за все время заревела.

Унтер-офицер держал в руках штык.

– Старший сын!
– заревел он, поигрывая штыком.
– Кто здесь старший сын?

Эсфирь рыдала. Никто не промолвил ни слова.

– Не слышу ответа!
– рявкнул унтер и рубанул штыком по столешнице с такой силой, что во все стороны брызнули щепки.
– Кто здесь, дьявол вас, вонючек, побери, старший отпрыск?!

Тогда я выступил вперед. Мне всего шестнадцать, и мой брат Эли старше меня. Так же как другой брат Давид. Но вперед вышел я.

– Что?
– спросил я.
– Что надо?

– Малыш, - произнес унтер, шагнул вперед и ущипнул меня за щеку. Погромщики за его спиной весело заржали.
– Что же, жидочек, теперь ты можешь послужить обществу.

Я взглянул на отца. Тот, чуть прищурившись, смотрел на меня с отрешенным лицом. Видимо, папаша снова беседовал с ангелами.

– Что вы желаете?
– спросил я, обращаясь ко всей толпе и чувствуя, как пульсирует кровь. Особенно сильно она почему-то пульсировала в локтях и коленях.