Времена в которые происходят действия романа «Прогулки с лектором» еще называют последними. Сколько поколений пройдет до того как они наступят, столетий или десятилетий, а может они вообще на пороге и мы сами, того не замечая, уже вступили в них. Размышления на извечные темы добра и зла, истины и лжи. Как изменится все человечество и какими мотивами будут руководствоваться отдельные его представители? Что будет с людьми по наступлении этих времен, какие перемены произойдут вокруг них, а главное в их душах…
1.
Сколько себя помню, всегда четвертого июля думал – вот сегодня четвертое июля. Сложно объяснить, что это за день для меня. Со школьных времен еще началось, когда в каникулы, первый месяц – июнь – пролетает, не успеешь глазом моргнуть, беззаботный пока еще, раз и нет его. Как пропустивший завтрак проглатывает воздушный яблочный штрудель. А с наступлением июля ощущаются первые признаки тоски. Август вообще весь в дурацких ожиданиях, и каждый день приближает к ненавистному первому сентября. Теперешние дети, я замечаю, таких тягостных ожиданий не испытывают. Так вот именно четвертого июля каждого года я в мыслях своих останавливал время. Двоякость – с одной стороны блаженство летней пока еще беззаботности и желание запомнить и оставить в себе, с другой – понимание, что скоро покатишься вниз с этой высоты. И так эта традиция благополучно дошла со мной до теперешнего времени. Раз или два за все время я пропускал четвертое июля и когда спохватывался пятого или шестого, досадовал на себя за это. Тогда грусть от утекающего, как в песочных часах неумолимо лета, связана была с нежеланием школы, сейчас же первое сентября – рядовая совершенно дата, а четвертое июля осталось. С этими мыслями спустился на террасу, прошел через сад, минуя каменную чашу фонтана, покрытую шершавыми высолами, с тонкими издающими неравномерный свист струями, бьющими из центральной его части, в виде загадочной совокупности малых львов и больших хризантем, пересек насквозь теплую липкую висящую облаком почти не освежающую изморось, прошлепал по лужам, выпаривающимся со скоростью масла на сковородке, и вышел на набережную. В это время дня она была девственно чиста, ни одной живой души. Хотя нет, от тени колокольни на почтительном расстоянии отделился силуэт велосипедиста, бывший до этого будто с ней одним целым, скатился вниз и смешался, перетек в марево поднимающегося от каменных плит жара. Есть еще пять минут, но как же быстро они пролетят. Кстати, утром был дождь, земля должна быть мягче, чем обычно, ну что ж и на том спасибо. Проходя мимо фонтана обратно, ловил на себе насмешливые взгляды львов. Выдернул торчащую из земли лопату (она зазвенела в руке как струна – с фиберглассовым черенком и особой наточкой титанового лезвия – единственное послабление, которое я себе мог позволить), осмотрел придирчиво и, не найдя никаких изъянов, вздохнул и, обогнув дом, направился в дальний угол сада, туда, где среди зарослей можжевельника лужайку газона пересекали ровные квадраты свежевскопанной земли.
Единственная претензия к лету, но достаточно ощутимая, заключается в необратимом ускользании этого самого благословенного времени в году, буйства красок, роскоши, прелести, которые надо просто и незатейливо использовать, и степень удовлетворения впоследствии в воспоминаниях о пролетевшем лете напрямую зависит от степени загорелости плеч и шеи, степени запыленности парусиновых выцветших брюк и стоптанности сандалий. От степени совершенной бесцеремонности (троганий, сдавливаний, прысканий и смешков) по отношению к тому, на что позже взираешь с воздыханием и даже мысли о чем обставлены всеми возможными почестями. Лето – очаровательная загорелая туземка в короткой цветастой юбке с сильными красивыми ногами (представил уже?). Она призывно поднимает руки в танце, тем еще более оголяя свои безумные ноги, от которых кружится голова. Она ждет твоих ласк и будто говорит: «Вот же я, возьми меня, дурачок». Но нет. Опять все та же суета, и каждый раз вроде бы не слишком неотложное дело, и даже в этой своей второстепенной неотложности все равно более важное, чем обычная летняя праздность, непродолжительное по времени, но неизбежно ломающее день на две совершенно негодные половинки. В какие-то моменты все таки негодуя на это свое бездарное неумение насладиться, оторваться по полной, откладываю все второ-третье- степенные неотложные вещи и окунаюсь с головой, вроде бы бесшабашно, вроде бы всепоглощающе в буйство лета, но то, что я позволил себе (изменив своей натуре хронического трудоголика) отодвинуть, отложить дела на потом, весь процесс наслаждения безнадежно отравляет. Еще более отравляет его осознание того, как я бездарно растолкал эти дела. Можно было сделать более искусно и умело и вот в следующий раз, когда я преуспею в этом, тогда уж точно мое наслаждение ничто не сможет омрачить. А пока приходиться довольствоваться (как торопливым согрешением с любовницей в машине) этим миксом – благословенным летом с примесью сокрушения и сожаления и надежды на будущие гораздо более безоблачные деньки. Лето не может надоесть как зима, когда в самом конце гонишь ее опостылевшую. Лето всегда заканчивается быстрей, чем хотелось бы, тем самым на финише вызывает нешуточную тоску по себе. И надо же случиться такому, может в качестве компенсации за эти мои мучения, что довелось мне оставшуюся (надеюсь) часть жизни прожить там, где большая часть времени в году лето. И даже не просто лето, а лето в обрамлении белоснежного песка и ласковых волн океанического прибоя. Приедается ли это, если дается простому смертному в таких неограниченных количествах? Конечно, как и все остальное. Но здесь важны не только величина девальвации (подозреваю, что это константа), но и та исходная точка, от которой ведется отсчет. Моя точка оказалась так сильно сдвинутой на этой шкале в сторону обратную той, по которой происходит обесценивание, что вряд ли что-то могло поколебать поселившуюся во мне перманентную радость от его непрекращающегося присутствия. Так думал я, но в тот самый момент когда усталый путник оказался безвозвратно вроде бы плененным своей Цирцеей, судьбе было угодно распорядиться так, что я полюбил осень. Нет, лета я не разлюбил, скорее мы с ним договорились оставаться хорошими друзьями.
Осенью пробуждается тоска, с помощью которой и можно сотворить что-то стоящее, во все остальные времена года мы вспоминаем осеннюю тоску, пытаемся ее представить, сымитировать, а осенью – вот она натуральная, не синтетическая, бери и пользуйся, черпай ложками. Пронзительную. Осенью гораздо легче почувствовать себя в утробе матери. Весной, пожалуй, ранней что-то похожее проскальзывает, но там она омрачена неизбежностью пробуждения. А здесь легкая и радостная тоска ухода. И откуда взяться в уходе этой странной легкости и радости, разве что от присутствия ожидания того, что за ним последует. Кстати, именно осенью от этого столь необходимого мне чувства собственного превосходства подташнивает сильнее всего. А еще, когда я смотрю на эту плитку, которой выложен пол террасы. Кто выкладывал ее, я не знаю, я купил дом с уже выложенной плиткой, но именно эта отполированная до блеска многими ходившими по ней при отражении от себя света солнца, клонящегося к закату, именно она в сочетании с фаской, снятой по периметру и делающей ее выпуклой и объемной, именно она более всего, ну кроме, пожалуй, осени наводит на меня ту долгожданную тоску. Камнетес, что вырезАл ее в скалистых отрогах Пиренеев белыми от каменной пыли руками, на короткое время отрывался от работы, но продолжая ее мысленно, и по этой причине ни на чем не останавливая взгляда, просто глубоко дышал через закрывающую его нос и рот повязку.
Считается, что упражнения в фехтовании позволяют прочувствовать схватку и закалить дух бойца и по этой причине я регулярно беру уроки этого искусства. А еще фехтование одно из немногих занятий, где все мастерство и тактика зашиты внутри, в самОй середине сложных скопления нейронов или в глубинах подсознания, как кому угодно. Не зря наверное на протяжении тысячелетий люди предпочитали самый главный вопрос – жизни и смерти – решать именно этим способом. С виду все просто – этот агрегат на пружинистых ногах, ему ничего собственно и делать не надо. Он просто вытягивает шпагу, которая становится продолжением его руки и делает несколько, скажем прямо, не таких уж быстрых шагов навстречу мне. И вероятность того, проткнет он меня или нет, целиком и полностью зависит от его желания совершить это сейчас. Или отложить на несколько мгновений. Шпага для него – живое существо и даже в том, как он берет ее в руку, некий ритуал. Обязательно ладонью вниз. Взять как-то по-другому, наверное, выказать неуважению к оружию, духу схватки, может даже какому-то богу фехтования. Затем поднимает руку, чуть отклоняя кисть, как бы под тяжестью рапиры, проводя взглядом от гарды до самого острия, и непременно при этом приветственно вскидывает голову. А потом как бы представляя мне ее, знакомя, выставляет вперед, рапира в его руках как дирижерская палочка, перст указующий на приговоренного. И какие после этого шансы у приговоренного, скажите мне на милость? Но вот уже больше года как я играю роль приговоренного, и, на мой взгляд, шансов у меня выйти из этой роли не особо прибавилось. Хотя, по словам моего учителя, я достаточно продвинулся, но скорей всего, он мне льстит. Мне даже удалось за все время раз пять уколоть его, позволил он мне это сделать или это явилось результатом его рассеянности, сложно судить. А может на это как-то повлиял рецепт, вычитанный мной в одной из старинных книг, посвященных этому древнему искусству. Он гласит – для того, чтобы овладеть им и продвинуться в его изучении, нужно преуспеть в некоем упражнении, которое названо там, кажется, прокалыванием пространства. Представить себя несущимся сквозь плотную пелену облаков и за каждым скоплением их таится следующее и далее еще и еще. Главное не останавливаться, не успокаиваться ни от усталости, ни по соображениям достаточности, ни от страха перед этим дерзким своим и неудержимым движением. И даже, когда подходит время миновать эту облачность и вырваться в чистую равномерную темно-синюю бесконечность и тогда продолжать пролетать его, не думая об окончании, понимая, что окончания не существует. При этом, как впрочем, и во всех других делах, уходя от одной крайности, стараться не впасть в другую. А именно, продолжая свое движение в пространстве, не раствориться в нем. Совсем не растворяться не получится, потому как преодолеваемое тобой пространство все равно неминуемо забирает часть тебя, но в твоих силах сопротивляться этому растворению и насколько хватает сил замедлить его. Может быть, даже жертвуя чем-то на этом пути, разумеется, кроме самого движения. И вот как результат – пять уколов, но дело даже не в них, а в том, что у меня стало гораздо лучше получаться уворачиваться от его атак, и не каждый, далеко не каждый его выпад заканчивается уколом. Подозреваю, что это универсальный рецепт, годный в равной степени и для других разнообразных и многочисленных способов и видов противостояния. А еще все, что направлено на развитие способности к противостоянию, служит по совместительству еще и созданию для нашего я прочного и величественного постамента. Это так крепко взаимно связано, такой корабельной цепью, что, кажется, одно без другого существовать не может. Жить в согласии с миром или противостоять ему. Все ведь состоит из этих двух начал и переходов между ними, но прежде чем учиться находиться в согласии, наверное, надо научиться противостоять, согласно принципу от простого к сложному. Можно и в обратной последовательности, но тогда существует опасность, что не захочется обучаться противостоянию. А надо ли вообще это уметь, обязательно разве уметь быть правым всегда и во всем? Дерево разве не противостоит ветру, оболочка плода разве не противостоит сочной мякоти в ее желании разлиться? Желание обнять мир и раствориться в нем не противостоит улавливанию витающих в нем сгустков и мучительному обертывание их в фантики слов? В какие-то моменты спохватываешься, как человек, который вдруг обнаруживает, что делает что-то не то, и пытаешься тогда занять себя каким-то привычным и обыденным делом. Противостояние хоть и стало для меня занятием профессиональным, но так и не превратилось в привычное и обыденное. Вытравить из себя хоть на время любые намеки на это, как лабрадор, выбравшийся из воды на сушу, старается вытрясти из своей шерсти все остатки влаги. Говорят, что специальным электродом прижигают определенные участок сердечный мышцы, избавляя тем самым от аритмии. Жаль, нет электрода, способного прижигать соответствующие участки мозга.
С некоторых пор я сам себе в какие-то моменты виделся вдруг со стороны и не таким, как сам обычно себя представлял, а другим чуть более мелким, с ужимками не к месту, будто постоянно грызущим семечки. Или доглатывающим пережеванное, с лоснящимися губами и подбородком. Для других это в тебе в порядке вещей. Но ты-то знаешь, о чем обычно думаешь вот с этим выражением лица. Все мы привыкли видеть себя более значимыми, чем есть на самом деле. И вот прицепится к нему это преставление себя со стороны как икота, никак от нее не отделаться. Как надоедливая мелодия звучит в голове целый день или болячка, вылечился уже от нее, а все хватаешься по привычке, так и это. И как от нее избавиться? Пробовал оправдать – не страшно, что мелок, главное определенность, прикладная физика. В каждое явление жизни впрыскивает он, ну то есть я, свою особенную жидкость для переваривания, как паук в муху, и тогда она становится пригодной для него. И получалось иногда даже неплохо оправдывать, но потом становилось еще противнее. Так что лучше не пробовать, просто жить с этим. Хотя просто жить тоже не вариант. Ну почему до сих пор не установили правильное чередование поступков и угрызений совести от них, нужную продолжительность раскаяния, чтобы и польза была и без лишних мук. Сколько всего понавыдумывали, а действительно нужного нет. И, поди, знай теперь, как правильно. Есть, правда, одно средство. Начитавшись, я начинаю думать, говорить, как они, использовать их обороты речи, излюбленные идиомы. Когда надо уравновесить накопившееся излишней жертвенностью, я начитываюсь Пастернаком. Когда требуется пробраться вглубь и из каждого заурядного и совершенно на первый взгляд пустого цилиндра извлечь невообразимое количество вещей, читаю Набокова. Творить смыслы между строк – несомненно, Чехова. Напустить дыма многозначительности, покуражиться беззлобно – это к Гоголю. Ежели нужно добавить правдивости, такой обостренной и оттениться на фоне того, кто замечен был в случаях, пусть мимолетных, не слишком почтительного с ней обхождения, тут уж конечно Достоевский. Грандиозности замысла вместе с показной простотой воплощения его и несравненным чувством меры – это к Толстому. Кстати, это несоответствие масштабности общей цели и излишне простых методов ее достижения, так хорошо и точно бьющее в литературе, в обычной жизни и сыграло с ним, на мой взгляд, злую шутку. Да, и еще ко Льву Николаичу, когда вдруг по какой-то причине необходимо изгнать из себя саму возможность существования на свете чуда.
А начав читать, он отвлекался и после первых двух абзацев сидел, глупо улыбаясь, предчувствуя много вечеров свободы и по сумме их небывалое приобретение. Которое наверняка окажется ему как нельзя кстати в его прогулках. Прогулках с лектором. Но это не тот лектор, который Ганнибал. И не те, которые читают лекции с кафедры. Нет. Наверное, вам не терпится узнать, что же это за особый вид лекторства и чем именно я занимаюсь в жизни. Ну что же извольте – большую часть времени стараюсь вызвать в себе чувство небывалого превосходства перед окружающими. Того самого, от которого больше всего тошнит осенью. Форматом поединков, несмотря на довольно продвинувшиеся вперед технологии, оставался старый добрый текст. Это была традиция, которую не смели ломать. Да и как ломать, когда все строго закреплено в регламентах и законах. Двенадцать лет тому назад мир изменился, демократия сделала огромный шаг вперед, и теперь все выборные процедуры происходят по результатам победы в публичных дебатах. И самое интересное – регламентом не ограничивалось участие в дебатах претендентов членов их команд, т.е. не было требования строгой верификации личности, участвующей в дебатах. Этим начали пользоваться и вначале приглашать для консультаций в качестве советников, а затем и просто выставлять вместо себя тех, кто отличался убедительностью и красноречием в спорах. Постепенно эти мастера полемики из постоянных при своем сюзерене превращались в наемных специалистов. Конечно, число их год от года увеличивалось, но также с течением времени выкристаллизовывалось небольшая общность признанных гениев этого ремесла. Тех, кто раз за разом доказывали свое умение и профессионализм, и, кстати говоря, беря за эти услуги довольно приличные деньги. Образовалось около десятка школ, которые конкурировали между собой. Ставки повышались, гонорары росли. На лекторов, а именно так стали называться мастера риторики, с целью запугать или вывести из строя перед ответственной схваткой, было совершено несколько покушений, и они вынуждены были предпринимать меры безопасности, скрываться, брать псевдонимы. Как уже говорилось, поначалу каждый уважающий себя политик и общественный деятель стремился обзавестись своим личным лектором, но после нескольких громких и скандальных разгромов этих именитых лекторов абсолютно неизвестными стало понятно, что известность лектора по совместительству является одним из главных его слабых мест. Возможность изучить методику, особенности и даже характер и привычки лектора, делает его чрезвычайно уязвимым. После этого и пришла в жизнь эта схема, которой с успехом продолжают пользоваться по сей день, то есть, когда перед каким-то важным событием политики под грифом строжайшей секретности заключают договора с тем или иным лектором для того, чтобы он от их имени принимал участие в дебатах. Остается только догадываться, кто в данный момент защищает интересы того или иного политического деятеля. Но после того, как все заканчивается, имя лектора должно быть открыто. Так образовалась немногочисленная и скрывающаяся от широкой публики за высокими заборами своих поместий, отгородившись многочисленной охраной, каста лекторов. Некоторые из них становились легендами. Широкой публике они известны лишь по своим псевдонимам. Я, к примеру, Марко Поло.
Теперь, почему разлет тем столь велик. Нет, ну поначалу было все как надо – ЖКХ и дороги, зарплата и экология, но не хлебом единым. И потом рейтинг схваток, которые случайно вдруг захватывали чуть больший круг вопросов, оказывался выше, так постепенно этот круг ширился, и сейчас соперники заранее перед схваткой согласовывают тему, и если она устраивает обоих, то вперед. Если же предложенная тема не устраивает одного из соперников, то тему меняют, но, как говорится, осадочек остается. То бишь, при прочих равных, конечно, это дополнительный аргумент не в пользу отказавшегося. И, наоборот, если предложенная одним из участников тема и не отвергнутая другим, окажется не слишком интересна зрителю, некая ответственность за это лежит на инициаторе.
Каким же образом выявляется победитель, спросите вы. Путем голосования в сети. Правила очень просты, никаких ограничений и после в открытом доступе каждый человек сам может найти себя и то количество баллов, которое он отдал тому или иному участнику. Случаи фальсификации очень редки, но бывают и когда выявляются, караются очень жестко. Иногда случаются недоразумения, вдруг в ходе проверки произвольным выбором из множества, человек забывает, как он голосовал и заявляет о подтасовках. Тогда в ходе тщательного расследования устанавливаются все обстоятельства. Желающий закончить схватку перестает отвечать, не ответ одного из соперников в течении получаса служит сигналом к окончанию дебатов и началу подведения итогов. Все просто. Чаще всего так поступает участник, достигший по его мнению ощутимого преимущества и считающий, что его перевес будет достаточным для гарантированной победы. Иногда к этой уловке прибегают, когда идя примерно на равных и не имея преимущества, самим фактом окончания схватки хотят получить хоть небольшую преференцию. Приблизительно так боксер вскидывает руки перед оглашением результата боя, стремясь таким образом впечатлить судей. Вначале использовались домашние заготовки, позволяющие быстро с первых же шагов, подведя противника к заготовленной ловушке, достичь явного превосходства и затем, прекратив схватку, одержать победу. Но потом ввели защиту против этих детских матов в виде ограничений по минимальному времени и количеству взаимных ответов, да и сами зрители не жаловали подобные приемы быстрых боксерских нокаутов.