Он молчал.

— Да, постираю и верну, — она уверенно тряхнула влажной косой. — И если Терри привык говорить все, что на уме, то и она скажет. — На самом деле, я пришла вернуть тебе книги.

— И где они?

— На чердаке. Просто… решила сначала узнать, где ты живешь. Но ты не волнуйся, книги целы, я знаю, ты ими очень дорожишь. И раз ты больше не хочешь… со мной дружить… я пойду.

— Оставь. Себе. — От горечи в его голосе у Гведолин защипало в глазах, а горло свела острая судорога. — Знаешь… они мне… больше не нужны… Совсем.

Э, да она сейчас разрыдается. Глупо и совсем по-детски. Чтобы перебить подступающие слезы, она резко сунула ноги в туфли, подхватила валик из промокшей одежды, накинула влажный плащ. Схватилась за створку она, распахнула — в нос ударил прохладный воздух, и сразу стало легче дышать. Мокрый снег с дождем до сих пор не прекратился, крупные снежинки падали на подоконник и таяли в тепле.

Гведолин сбросила вещи вниз и уже почти наполовину высунулась из окна, схватившись руками за ветку яблони, когда сиплый, еле различимый голос произнес:

— Останься.

Другой бы не услышал. Но только не она.

Рама захлопнулась. Гведолин смахнула мокрые капли с подоконника и со щек. Обернулась.

Судорожный вздох, удивленный взгляд серых прозрачных глаз. И хриплый выдох.

— Доктор Флинт… сказал, я уже… не заразный.

Но и не выздоровевший, он же это прекрасно понимает.

— Так чем ты болен? — повторила свой вопрос Гведолин.

— Какое-то… воспаление… в легких, — нехотя ответил он. — Название мудреное… забыл.

Забыл? Конечно, так она и поверила.

Скинув холодные туфли возле камина, Гведолин снова тихонько примостилась на краешке кровати. Начал рассказывать — отлично, лишь бы не спугнуть.

— Доктор говорит… да что угодно говорит, кроме правды. Но я-то знаю… мне недолго осталось. Поэтому книги… возьми себе.

— Мог бы написать записку, — осторожно промолвила Гведолин. — Я бы прочла. Я теперь хорошо умею читать.

— Я… хотел… но потом подумал — зачем? Да и… мамаша все равно бы не передала. Она у меня… хорошая, но иногда чересчур заботливая. И конечно, лучше меня знает… что мне нужно… кто мне нужен.

И правда, зачем Терри ей писать? Очередная кукла состоятельного мальчика. Побаловался, поучил уму-разуму, поиграл и бросил. А ведь тетка Роуз ей говорила, пеняла: на что мол, дура, рассчитываешь? Такие, как Терри, не водят дружбы с бедными маленькими девочками из работного дома. Нет, на это надежды нет…

— Надежды нет, госпожа Роуз. — Доктор, молодой мужчина с черными тонкими усиками и длинными красивыми пальцами умывал руки в рукомойнике на кухне работного дома. — Вирус новый, с таким мы еще не сталкивались. И ладно у вас, вы бы посмотрели, что в столице делается! Взять хотя бы лечебницу храма Пречистой Воды…

Гведолин чистила на кухне картошку, слушая циничные речи характеризующие, наверное, всех докторов, которых она встречала в жизни. Обитатели работного дома — воры в законе, бывшие шлюхи, нищие, сироты. Всякий сброд. Одним больше, одним меньше. Подумаешь. Да пусть хоть все передохнут, не жалко. А вот столица…

Они все были предоставлены сами себе прошлой зимой — незнакомый вирус вызвал эпидемию, работа встала.

Жертвами незнакомой болезни в работном доме пали десять взрослых и трое детей. В Мерне закрыли границы на въезд и выезд, Роуз бесилась, потому что не успела уехать к своим родственникам в пригород. А Гведолин поняла, что все они обречены. А раз так, почему бы не попробовать? Вряд ли получиться хуже, чем уже есть.

Настойки и порошки ее научила готовить бабка Зарана — старуха настолько древняя, что никто не брался предположить, сколько ей лет. Самой Гведолин было пятнадцать, когда кухарка Мэг притащила с улицы еле живую бабку. Еще и слепую, как выяснилось спустя огарок. Тут же прибежала тетка Роуз, накричала на Мэг за подобное самоуправство. И чуть было не выгнала старуху обратно на улицу. Но живо притихла, когда поевшая бабка попросила принести ей моток кудели и прялку.

Прялку принесли. Бабка ощупала прялку руками, а потом пальцы ее забегали быстро- быстро, из под них потянулась шерстяная нить, которая, как у заправского паука, выходила на удивление ровной, тонкой и прочной.

И бабку оставили.

Старуха не помнила ничего из своей прошлой жизни, а доктор, осмотрев новую работницу, произнес умное слово — «амнезия». Имя Зарана ей дали из-за сходства с вольным народом йаху: темная кожа, в проколотый нос вставлено маленькое медное колечко, по семь сережек в каждом ухе, в волосы вплетены цветные нити, стеклянные бусины и перья. Когда ее нашли, она была одета в пеструю длинную юбку и цветной яркий кафтан.

А еще старуха оказалась целительницей.

Она научила Гведолин многому из того, что умела и знала сама.