Роанна же, пообвыкнув и присмотревшись, с бесконечным облегчением поняла, что в натурщице нет ни капли жеманства, притворства, показного тщеславия или надменной гордости. Она просто делает свою работу. Качественно, на совесть, полностью отдаваясь во власть искусства.

Ровно, как и господин Карпентер.

Так вот на чем мастер сколотил свое состояние. Занимался украшением храмов Воды, для которых чересчур набожные жрицы, не жалея никаких денег, заказывали резные панно с изображением полуголых Богинь. Настоящие картины из дерева.

И надо ли говорить, что таких мастеров, как господин Карпентер, тоже порой обожествляли.

— Да ты поближе подойди, Рон, — Ирма сдула с лица пушистый локон и вызывающе улыбнулась. — Или стесняешься?

Роанна, пожав плечами и стараясь не выдать ни своего волнения, ни восхищения, подошла, встав за правым плечом мастера. Наконец-то она смогла как следует рассмотреть картину. Насколько Роанна могла судить, панно было уже почти закончено, оставалось, видимо, лишь отточить детали.

Ирма служила прототипом Богини, стоящей у водопада с кувшином воды на плече. У натурщицы кувшина не было и, похоже, сей предмет девушке на картине дорисовало воображение мастера.

Господин Карпентер, отложив в сторону стамеску, взял толстую пушистую кисточку и принялся сметать опилки. Но для этой работы терпения у него, видимо, уже не хватило. Потому, слегка раздраженно отбросив кисть, он принялся усиленно сдувать стружку с картины.

Роанна успела отпрянуть, когда опилки полетели во все стороны, окутав мастера белым пушистым облаком. Часть из них опустила на пол, а часть осела на его вороных волосах, сделав длинные пряди поразительно похожими на седые.

Наверное, она все-таки простудилась. И волшебный чай Кир-ши ей не помог. Потому что на миг, всего лишь на мгновение, на тонюсенькую вспышку свечи Роанна вдруг очутилась в другом незнакомом ей помещении. В полумраке, с тусклым, давящим чувством вины на сердце. Все произошло так быстро, что она не успела запомнить обстановку комнаты, но мастера со спины, с посеребренными сединой волосами, сидящего так же, как сейчас, запомнила совершенно точно.

Громкий заливистый смех Ирмы резко разбил темную пугающую реальность на тысячу осколков. Р-раз! И словно картинка сменилась.

Роанна, пошатнулась но, кажется, никто не обратил внимания.

— Ачи! Ну что ты наделал? Как ребенок, право слово. Полюбуйся на себя теперь — совершенно седой. Совсем как дед Илмей.

— Ирма, прекрати, — пробурчал мастер, не поднимая головы от картины и что-то шлифуя маленькой щеточкой. — Постой спокойно хотя бы еще несколько минут. Осталась пара штрихов. Мне нужно, чтобы у водопада Богиня пребывала в умиротворенном задумчивом состоянии. А вовсе не ржала, как лошадь!

— Ой, молчу, молчу, — пытаясь насильно опустить углы губ, пропела Ирма. — Шедевр, правда? — обращаясь уже к Роанне и без тени гордости или надменности спросила она, просто констатируя факт.

Роанна кивнула и вымученно улыбнулась, молясь про себя, чтобы они не заметили ни неестественную бледность ее лица, ни дрожащих рук, которые она поспешно спрятала за спину.

Ирме мгновенно удалось нацепить на себя маску непроницаемости и отрешения. Такому искусству и матерый лицедей бы позавидовал.

Роанна стояла, смотря на выводящего последние штрихи мастера с посеребренными опилками волосами, на натурщицу, застывшую в подобающей Богине позе, и думала о том, что с каждым днем знаков в ее жизни становится недопустимо много. А еще она думала о том, что так и не научилась правильно толковать подобные подсказки от Мироздания.

И теперь это пугало ее гораздо больше грозившей голодной зимы, драк Льена и неприязни Элоиз Карпентер.

В кольце не было ничего примечательного, кроме прозрачного бледно- фиолетового камня. Простая оправа из червленого серебра обрамляла небольшой аметист. Каменная фиалка, как еще называют ювелиры эти самоцвет. Символ любви и верности. Обручальное кольцо, которое так ни разу и не было надето.

Гведолин задумчиво вертела его в руках, гладила холодный камень. А руки-то трясутся. Нехорошо это. Неспокойно. Хотя, когда последний раз спокойно было?

Кален умудрился снова упасть в обморок, пока она зашивала ему рану на голове. Оставив мальчишку приходить в себя в каюте капитана, Гведолин вышла подышать морским воздухом на палубу. Немного помедлив, из каюты вышел Шебко, сунул ей в руку кольцо и, ни слова не говоря, направился к трюму.

Так она и стояла — обомлевшая, растерянная, испуганная от нахлынувших, казалось бы, уже давно отболевших воспоминаний.

Надо же… Не продал, как она просила. А ведь мог выручить за кольцо небольшие, но такие нужные ему тогда, много лет назад, деньги. Почему? Толку нет спрашивать. Они с Шебко словно два сапога пара. Захочет — сам расскажет, а не захочет — разозлиться и убежит, как сейчас. И только.

Странно, что Шебко решился вернуть кольцо сейчас. Наверное, оно не одно лето пролежало у него в старом секретере, затертое среди пачек табака, географических карт, линеек и компасов, увеличительных стекол и еще кучи всяких полезных и бесполезных вещей, которыми обычно захламлялись его ящики.