— Роанна. Роанна Хилл. А вас?

Он улыбнулся загадочной полуулыбкой, отчего его лицо, и без того напоминающее печеное яблоко, сморщилось еще больше.

— Редко кто озаботиться спросить имя человека, подающего в доме чай. Признаться, удивлен. Я — Кир-ша. И вы, конечно, слышали, как мастер обращался ко мне по имени.

— Слышала, — вежливо ответила Роанна. — Но все равно, приятно познакомиться, Кир-ша.

— Взаимно.

Последовала пауза, на протяжении которой слуга разливал странного цвета напиток, как Роанна заметила только сейчас, не в чашки, а в пиалы. Справившись, он достаточно фамильярно придвинул себе стул, сел напротив, буравя ее черными, как сумрак, глазами. Вряд ли обычный слуга стал бы так себя вести. Возможно, Кир-ша вовсе не работает на мастера, как она подумала вначале.

Человек, сидящий напротив, долго молчал, слегка раскачиваясь взад и вперед, хмурил густые, тронутые сединой брови, изредка жевал губами. Словно собирался что-то спросить, но не решался или не знал, как удобнее это сделать.

— А не был ли уважаемый декан Митциу Хилл вам родственником? — наконец, осторожно поинтересовался Кир-ша.

Роанне показалось, будто маятник в часах замер, повинуясь невидимой руке, остановившей механизм вращающихся шестеренок. И само время остановилось.

Слишком много совпадений, странных роковых случайностей. И знаки, как говорила бабка, знаки повсюду. Знать бы еще, что они означают, эти знаки. Роанна так и не научилась определять.

Как же непривычно было ей слышать это имя здесь и сейчас. Стараясь восстановить дыхание и справиться с волнением, она ответила:

— Да. Он мой отец.

— Отец? — Слуга слегка отпрянул от нее, откинувшись на спинку стула, словно увидел привидение. — Ваш отец? Надо же… А я все думаю, гадаю, кого вы мне напоминаете? Отец, оказывается. Как тесен мир, как тесен мир… Вы ведь его копия, знаете?

Знает. Ей часто говорили подобное. А отец был копией деда, которого она никогда не видела.

Роанна кивнула, не в силах вымолвить не слова, а Кир-ша продолжал:

— Жаль его… их. Несчастный случай, говорят.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. По правилам этикета неприлично было его расспрашивать. Но речь шла об отце и Роанна не выдержала:

— Откуда вы его знаете?

Кир-ша снова загадочно улыбнулся. Умеет же улыбаться его народ — вот так, одними уголками губ. Словно и не улыбка вовсе, а призрачный намек на нее. И не такой уж он и старый, как ей показалось вначале. Сгорбленный, седой. Но при этом сохранивший живой блеск в глазах, ясность ума. Кожа у него желтая, смуглая, словно высушенная лимонная корка. Слегка приплюснутый нос и раскосые глаза. Все они такие, выходцы степей.

— Доцент Хилл великой души был человек. Добрый. Великодушный и правильный.

A как мы с ним повстречались… Ах, Салихмат Белая, такое не забудешь. — Кир-ша подался вперед, уперев локти в стол, положил подбородок на скрещенные ладони, полузакрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям. — В Сагарии тогда свирепствовал жестокий голод. Степь всегда рожает неохотно, поэтому промышляем мы, в основном, домашним скотом. На лошадях ездим, ими и кормимся. Такая вот ирония… О чем это я? Да, голод. Голод пришел, когда животные принялись умирать. Медленно, но верно. Сначала лошади. Затем козы, овцы, куры — мы кочевали, но изредка все же заводили птицу, для разнообразия. Говорили, что птица как раз и стала причиной внезапной болезни. Якобы наши куры от перелетных гусей заразились. Да только где это видано, чтоб перелетные гуси с домашними курами якшались? Эх… Да ученым умам, вроде отца вашего, лучше знать-то. Перенесли птицы, значит, болезнь и на другую скотину. И началась эта… как ее…

— Эпидемия, — подсказала Роанна, думая, что он довольно неплохо изъясняется на антеррском, с легким акцентом, но вполне сносно.

— Верно. Вот и господин Хилл все твердил — эпи-де-мия. Ее еще «диким мором» прозвали. Столько скотины в те времена полегло… не счесть. — Кир-ша устало провел рукой по лицу. — Земля наша солнцем выжженная — ковыль да сухостой. Ни посадигь ничего, ни вырастить. Да и мы — кочевые, какие там огороды. Люди пухли от голода, умирали. У меня было четверо детей. И две жены. У нас можно, когда две и больше…

— Я знаю.

— Только содержать их трудно. Кормить, одевать. Покупать драгоценности. И чтоб каждой поровну, не то обидятся! Я слыл богачом по нашим меркам. У нас так заведено: у кого стадо самое большое, тот всегда в довольствии, в почете. — Он вздохнул тяжело, сцепил в замок трясущиеся руки. — Полегло мое стадо. Гиены до косточек трупы обладали. А сами после, наверное, тоже померли, заразившись. Тогда мы погрузили в повозку все наши нехитрые пожитки, сломали юрту, как у нас заведено, чтобы степной дух Джихир Черный в ней не поселился. Я запряг единственную оставшуюся у меня кирскую крепкую лошадь, посадил в повозку жен и детей и поехал, куда глаза глядят. Другие последовали моему примеру. Так и разбежался на все стороны света наш каганат. Жутко, боязно. Мы ведь почти не выезжали никуда из своих степей. Поэтому, как только до первой деревни добрались, подумали, будто в другой мир попали.

— А лошадь как же? Не испугались жигели, что ваша лошадь деревенских заразит?

— Испугали бы, конечно, если бы наша лошаденка не померла через день пути. Так мы ее в степи и бросили вместе со всеми своими пожитками. Пешком пошли. Нам не привыкать, мы крепкие. А как до деревни дошли — поклонились местному старосте. Однако, староста тоже вовсе был не дурак, понял, откуда мы путь держим. Кинул нам хлеба с салом и велел убираться. Все в округе знали, что в степях бушует неведомая зараза. Но никто не знал наверняка, что зараза эта не передается от человека к человеку.