За стеной послышался грохот, что-то рухнуло. С треском распахнулась входная дверь и рухнула тоже. В спальню ворвался огненный столп.

Гведолин обдало жаром так, что показалось — кожа сгорела до самых костей.

От боли она проснулась окончательно. Во сне не бывает так больно. Так страшно и жарко. Так бывает, только когда случается…

Пожар.

Все еще не веря в происходящее, она повернула голову. Огонь подобрался к соседней кровати. Там Агата. Точнее — была Агата. Пламя уже опаляло ее бездыханное тело, лизало волосы, обугливало лицо.

Гведолин металась от кровати к кровати. Тормошила, толкала, кричала, срывая голос, кусая губы до крови. Знала, что бесполезно — все в этой комнате мертвы, все до единого. Но не могла остановиться и металась все равно. Если бы теплилась хоть какая-то надежда, если бы их еще можно было спасти… Но как она не пыталась разглядеть ауры еще недавно мирно спящих людей, тех, с кем она делила кров и работу, их не было видно. А без ауры человек не живет.

Они умерли легко — заснули и не проснулись. Надышались во сне едким дымом, выделяемым при горении. Повезло. Все лучше, чем сгорать заживо.

Оторвав полоску ткани от простыни, Гведолин плеснула на нее воды из кувшина для умывания, закрыла нос и рот, связав концы повязки на затылке. Затем упала на четвереньки, почти уткнувшись в пол. Внизу меньше дыма — она помнит, Терри рассказывал, как нужно вести себя при пожаре.

Почему она проснулась? Одна из всех, спящих в общей женской комнате?

Почему не отравилась душным горелым дымом?

Что же делать? Думай, Гведолин, думай…

Думать не хотелось. Умереть проще. В голове витали обрывки мыслей, за которые она пыталась уцепиться всеми оставшимися сипами, ухватить, не отпускать. Получалось плохо. Особенно назойливо маячили осколки воспоминаний о каком-то выходе… Выход… какой выход? Она должна вспомнить… Кажется, кто-то сказал, что выход есть всегда. Кто это был? Когда? Неважно. Теперь уже неважно. Она должна, нет, просто обязана найти выход.

Нужно бежать. Но куда? В дверь нельзя. За ней полыхает, как в жерле Засухи. Окно! Но до него еще нужно добраться, преодолев огненную полосу. Затем открыть, а дальше? Третий этаж — высоко. Спрыгнуть? Если и выживешь, останешься калекой…

Некстати вспомнился сон, из которого назойливый голос выдернул ее в это жуткое пекло. Ведьма? Ладно, чтоб вам всем…

Очень хотелось пигь. Губы растрескались, в горле пересохло. А ведь во сне она могла быть всем, чем пожелает… Во сне она была болтливым родником. Рокочущим водопадом. Ласковым морем. Стремительным цунами. Какой замечательный был сон… Жаль, что так быстро кончился.

Женщины, лежавшие на кроватях, занимались пламенем одна за другой. И вещи. Рядом лопнул масляный светильник, Гведолин едва успела увернуться. Казалось, горели даже жестяные тазики для умывания.

Все, хватит… Нужно дойти до окна. Попробовать прорваться сквозь пламя.

Ее действия казались ужасно медленными, руки ватными, голова окутана дымом, глаза слезились так, что ничего не было видно. Будто во сне она встала, оттолкнула ногой горящий стул, голыми руками отбросила начавшую валиться на нее полыхающую портьеру. Голыми руками! Нет, она точно не выживет. Даже если дойдет до окна, спрыгнет и не свернет себе шею, умрет от ожогов.

Почему она до сих пор жива? Здесь душно и жарко, как в общественной бане на соседней улице, куда они ходили мыться каждую неделю. Тогда огонь в парильной комнате почитался за благо, они смеялись, плескали ковшик студеной воды на раскаленные угли. Те шипели и плавились. И раскалялся жар…

Жар раскалялся.

По мнению Гведолин, она давно должна была превратиться в обугленную головешку. Но странное дело — по мере того, как она продвигалась к окну, пламя словно отступало с ее пути. Касалось рук и ног, жалило, нещадно кусало, но не набрасывалось так, чтобы навсегда упокоить ее здесь, в маленькой общей спальне ненавистного работного дома.

Вот она дошла до окна, вот дернула вечно заедающую створку. Та с треском распахнулась, выплюнув на далекую мостовую ненадежно держащееся стекло. Внизу послышался его треск. Лишь бы не задело никого ненароком…

О чем она только думает? Но раз думает, значит еще жива.

В комнату ворвалась колючая прохлада зимней ночи. Гведолин высунулась из окна, вздохнула и закашлялась.

Жива. Третий этаж. Ночь. До рассвета далеко. Внизу отчаянно жестикулирует руками горстка зевак из соседних домов.

Стоят, волнуются. Но не торопягся тушигь пожар. Даже пожарной брички не видно! Вот если бы у знатного горожанина дом загорелся… У доктора или судьи. Или монетный двор полыхнул… Верно, живо бы примчались, вызвали пожарную команду. А работный дом — мелочь, пускай горит синим пламенем, не жалко.

Времени на раздумье не было.

Гведолин решительно влезла на подоконник. Зажмурилась. И прыгнула.

— Гляньте! Человек спрыгнул!

Сильный удар не подарил вожделенного забвения, как она надеялась. Что-то хрустнуло, и боль заполнила собой целый мир.