Я прислонила "таблетку" к электронному замку. Раздался жалобный писк, оповещающий о размагничивании пластин. Потянулась к ручке, чтобы открыть дверь, но мужская рука меня опередила.

— Проводить хотя бы позволишь?

За моей спиной стоял Александр.

— Проводить позволю.

Открыла дверь в квартиру и предложила войти. Самородов вошел, оглядел мои хоромы и…. промолчал.

— Чай? Кофе?

Правила гостеприимства никто не отменял, не смотря на усталость.

— Кофе подойдет. Спасибо.

Мы прошли на кухню, благо идти далеко не нужно. Включила чайник. Рассыпала растворимый кофе по кружкам, наблюдая, как Александр осматривается. Развеселил. Сейчас взорвется, вон уже багровеет и закипает, параллельно с чайником.

— Знаешь, а у тебя здесь хорошо, уютно. Вот, тоже подумываю что-то подобное снять. Может дашь контакты владельцев, вдруг они еще одни такие же царские хоромы сдают?

— Нет, я последние урвала, — ответила с улыбкой. Телефон давать не стала, уж очень взгляд нехороший. Хоть и улыбается сидит.

Разлила кипяток по кружкам. Из сладкого "к чаю" был только сахар. Поставила пузатую сахарницу на стол. Да и вообще, кушать вредно на ночь.

— Отличный кофе, — сказал Самородов, хотя неконтролируемое секундное выражение лица говорило об обратном. Осилил только пол кружки. А я спокойно попивала свой порошковый напиток. Уже привыкла.

— Соседи не беспокоят? — спросил Александр, оглядываясь. Как будто сейчас из коридора как раз таки выйдет толпа беспокойных соседей.

— Нет, здесь вообще тишина.

— Не удивительно для такой жо…, - Самородов решил не заканчивать слово, наткнувшись на мой недобрый взгляд и поспешил сменить тему, — Чем планируешь заняться в свой отпуск?

— Как-то я и не думала в этом направлении. В смысле, что в отпуск пойду. Что-нибудь да поделаю, — не стала говорить, что, не смотря на обещание, все таки прозондирую рынок труда. Конечно, пока поверхностно. На будущее надо и соломки подстелить.

— Если куда соберешься, меня зови. Я с радостью компанию составлю. Или вот цветочки полить, если надо будет.

Цветочки. Тут из цветений только черный в плесени угол в ванной.

— Спасибо, учту.

Я допила свой кофе, помыла кружки. Стряхнула несуществующие крошки от несуществующего печенья со стола.

— Ну что, пора бы наверное уже и спать ложиться, — как то двусмысленно получилось. Язык мой-враг мой.

— Мила, надеюсь это завуалированное предложение остаться, а не намек на то, чтобы принаглевший запоздалый гость валил домой.

— Пора вам, Александр Дмитриевич, валите.

Самородов рассмеялся. Встал со скрипучего стула и направился в коридор. Оделся, обулся.

— Сладких снов, Мила.

— Спокойной ночи, Александр, — пока я никак не могла задушить в себе последнюю крупицу официоза. Граница, хоть и размытая, но все же еще была.

Он ушел, так ни на что и не решившись. Мне, как женщине с небольшим, но все же опытом, было понятно, что Самородов хотел сделать первый шаг. Не знаю, приняла бы я его сейчас? Только лишь, когда закрыла за ним дверь, почувствовала такое одиночество и тоску, что еле сдержалась, чтобы позвать его обратно.

Посмотрела в окно на выходившего из подъезда Самородова. Он, словно почувствовав, посмотрел на мои окна, помахал рукой. Ответила ему тем же. Сел в машину и укатил.

Параллельно с усталостью было и какое-то теплое, светлое чувство. Я радовалась своей маленькой победе, тому, что в кои то веки сделала то, что сама хотела, а не то, что было удобно другим. Даже не смотря на искреннее желание помочь.

Приняла душ, сделала гимнастику лица. Усталость — усталостью, а вот оттеки завтра ни к чему.

Расстелила диван. И открыла свой блог.

Остановите, Шольцу надо выйти…

Я никогда не любил женские слезы. Просто потому что не знал, как на них реагировать. Раньше я откупался. Каждая слезинка была на вес золота. Я даже знал, на сколько грамм драг метала попал, когда смотрел на одиноко стекающую по нежной коже хрустальную слезу. К тому моменту, как отношения изжевали себя, Василиса Прекрасная обычно превращалась в Царевну Несмеяну. Слезы по пустякам лились по пять раз на дню.

Слезы Милы были другими. Это не было представлением театра одного актера. Это были настоящие горькие вымученные слезы. Она не заботилась о том, как выглядит со стороны. Что подумают другие. Она освобождалась от огромного груза, который висел на ней все эти годы.

Я никогда не испытывал особой симпатии к Шольцу. Он просто был. Данность. Факт. Сейчас же одно его существование будило во мне звериные первобытные инстинкты убивать.

Я, конечно, многое в жизни повидал. Но такую мразь впервые. Как можно было не поддержать жену, когда она нуждалась в тебе больше всего! Более того, стоять в стороне и наблюдать за ее страданиями.