— Не знаю. Якась ты… Не наша. Ну шо тоби тут могло понадобиться? По всему видно — у нас тоби не нравится, порядки тутошние не устраивают, до коней ты равнодушна.

— Я не равнодушна! Кони у вас классные!

— Та ты шо! — в открытую насмехается он. — А хоть на одного коня сила? Он Василь — тому сразу видно, нравится. На конюшнях порався, а потом вообще здурив, на Руслана лезть собрався! Еле Оляна його отговорила.

— А вы откуда знаете? — поражённая тем, что Гордею Архипович известно о приключениях Вэла больше моего, не могу сдержать удивления я.

— А я Поля все знаю, шо у меня тут творится. Чи сомневаешься?

— Н…нет, — я снова глубоко затягиваюсь. — Просто забываю иногда.

— А от не забувай… Ну так шо, гостья с города? Ни в чому не хочешь мне сознаться?

Несколько секунд, пока смотрю в его немигающие, продолжающие меня буравить светло-синие глаза, кажутся мне вечностью.

«Чистосердечное признание смягчает наказание» — вспоминаются вдруг слова, не раз услышанные в детстве. Вот только ни разу, когда я признавалась, что нашкодила, никто не спешил отпускать меня с миром. Все равно наказывали. И если мое признание что-то там смягчало, то мне от этого было не легче.

Все равно наказывали, все равно было больно.

Поэтому вестись на эту лабуду и сознаваться я очень скоро перестала. Не делаю этого и теперь

— В чем именно, Гордей Архипович? Если обвиняете меня, давайте хоть с доказательствами.

— Так в том-то ж и дело, шо нема их! — горестно хлопает по столу хозяин, и снова бросает в мою строну хитрый взгляд. — Я грешным делом сразу подумав, шо ты шпионить до нас приехала. Явилась тут непонятно чего и промышляешь.

— Промышляю? — нервный смешок вырывается у меня из груди. — Чем именно?

— Не чем, а на кого. Подумав я, Поля, шо на ментяру, соседа нашего ты работаешь. Ну посуди сама — нияка Василю ты не невеста, Наталя, твоя подружка, думаю, й не знае, шо ты тут — а то б сама с тобой приехала, она такого шанса ни в жизнь не упустила б. Саму-одну я ее тут не сильно радий видеть, так вечно через друзей-приятелей она до меня подлащуется. С Артуром от ездила, все выслужиться хотела, шоб я отэтот бардак в ее жизни признав. Пока не сказав ей — хватит сюда таскаться, краще головой думай, перед тим, як… Та ладно, то наше с нею дело. Але одного не могу представить — шоб Наталя, хай даже с обидой на меня, та упустила возможность явиться сюда с фотокором, ще й с давнею подружкою, с цацею такою! После того як я сказав, шо ни одной толковой людини у её в жизни не було й не будет… Та разве она б такое допустила, мне обратное доказать? А ну кажи честно, Наталя знае, шо ты тут?

— Ну-у… не совсем. Догадывается. Она… не против, — бормочу я что-то невнятное, понимая, что вся моя решимость шатается и рушится как карточный домик.

— Понятно. Не знае, значить, — Гордей Архипович задумчиво смотрит на поляну, где через разыгравшийся костёр уже прыгают первые хуторяне — отчаянные и смелые, сначала поодиночке. Молча перевожу взгляд в ту же сторону, чтобы отвлечься от тикающего взрывного механизма в голове: «Сейчас-сейчас. Сейчас он все скажет. Сейчас назовёт причину, почему ты здесь. И тогда берегись, Полина. А хто дочек мае, хай их научае. Вот и тебя научат. Научат-поучат. Бить будут сильно, но заради твоего же блага».

Секунды снова тянутся, как приторный мармелад, застрявший в зубах, и я как в замедленной съемке вижу перепрыгивающую через огонь Катерину — она пролетает над ним как птица, высоко поджимая ноги и подбирая юбку. Красиво.

Теперь я понимал, почему местные так любят эти забавки. Так можно позволить себе чуть больше, чем принято, при этом оставаясь в рамках, принятых в громаде.

Ведь если девка стыд и срам потеряет, на ком тогда весь род держаться будет?

— … а потом поняв — шось не то. Якоби ж ты на мента нашого шпионила, то вин бы дурак дураком був. Хорошего шпиона знайшов — весь день гав ловишь, ни одной фотографии! А он не дурак, шо обидно. Гамно-людина, але не дурак, ментяра наш, — неожиданно добавляет дед Артура, как мне кажется, с долей сочувствия моей безалаберности. — Так шо таку версию пришлось отложить.

— А потом что? — не зная, радоваться или огорчаться тому, что ничего не успела снять, а значит, отвела от себя подозрения в шпионстве, спрашиваю я. Ведь вместо одних подозрений сразу же возникают другие, в чем я даже не сомневаюсь.

— А потом? Шо потом? — задумчиво, словно ненадолго потеряв мысль, пыхтит трубочкой он. — Потом подумав, шо ты просто Василю голову морочишь, приперлась за ним по дурной цикавости, и его, и народ мне тут баламутить.

— Да зачем мне это? — осознавая, что сейчас придётся оправдываться за поруганную честь Вэла, почти обижаюсь я. То есть, это не он, резво скачущий вокруг костра и машущий руками так, что Оляне раз за разом приходится его удерживать, а я виновата уже не знаю в чем. Ах, ну да, конечно. Тут же все на «жинке» держится, даже если ее «жених» куда-то сдымил с другой — все равно она виновата, значит, недостаточно почета и внимания.

— Тай сам не знаю, — продолжает мою мысль Гордей Архипович, и я понимаю, что не ошиблась. Его симпатии — действительно на стороне Вэла. — От есть таки дивчата… Нравится им хлопцам голову морочить и сердце баламутить, с пустой цикавости и шоб душу свою потешить. Та разве ж есть у таких душа, га, Поля? Шоб просто так над людьми издеваться? То шо им игра, другим може серьезно. Попробуй потом хлопцу расскажи, шо це дивчинка грала так. А у него вся жизнь наперекосяк после отаких игор.

Не пойму, почему он так переживает за Василя, тем более, что тот чувствует себя преотлично. Взявшись за руки с Оляной, они с громким гиканьем проносятся над костром — причём тащит его за собой она довольно небрежно, еще и разрывает руки в прыжке, бросая Вэла самого — а в ответ из огня вылетает сноп искр, от чего все собравшиеся начинают громко смеяться, аплодировать и возбуждённо гудеть.